Константин Паустовский - Теория капитана Гернета

— Что произошло дальше? — спросил Северцев.

— Дальше началась чепуха. С севера надвинулись льды, климат резко ухудшился. Европа очутилась под ледяным панцирем и снегом. Начался ледниковый период. Он прошел, но к климату миоцена земля не вернулась. Почему? Очень просто — потому, что в Арктике остался гигантский ледяной лишай. Он дышит холодом на Европу, на Азию, на Северную Америку. Если бы этот лишай исчез, мы снова увидели бы золотой век миоцена. Но дело не только в этом. Дело в том, что ледяной период приближается вновь. Вот что паршиво, дорогие товарищи.

Аплодисменты и топанье ног прервали Баклунова — петрозаводская гичка пришла к финишу первой.

Баклунов выждал, пока шум утих, и добавил:

— Итак, задача осложняется. Необходимо не только уничтожить полярный ледяной лишай, но и предотвратить новое нашествие льдов. А для этого нужно прежде всего точно установить причины образования материкового льда…

Северцев пожал плечами. Пятидесятилетний седой капитан занимается вздором. Что это? Глупость или старческий бред? По мнению Северцева, Баклунов был вполне нормальным человеком, но Северцев знал, что нет такого вполне здорового человека, который бы не увлекался втайне вздором. Шопенгауэр, как говорят, вышивал крестиками, а Лев Толстой считал себя талантливым конькобежцем, хотя катался на коньках отвратительно. В лучшем случае идеи Баклунова можно было расценивать как фантазию. Эта мысль Северцева не встречала сочувствия ни у Михельсона, ни у Тузенбуха.

Возражения Михельсона Северцев называл пустяковыми, но они его злили. Михельсон утверждал так же, как Баклунов, что ледниковый период возник не потому, что климат земли изменился и стал холоднее, а был вызван какой-то еще не раскрытой случайностью. Если бы не эта случайность, жаркий миоценовый климат до сих пор господствовал бы в северном полушарии. Похолодание не было причиной нашествия льдов, напротив, оно было вызвано этим нашествием. Откуда же взялся лед? Этого никто не мог объяснить.

Михельсон доказывал, что нет ничего невероятного в том, что человечество, разгадав причину рождения льдов, устранит ее и превратит полярные страны в цветущие области земли. Эти страны получают очень много тепла, и его вполне достаточно, чтобы поддерживать теплый и ровный климат.

— Вы странный тип, — говорил Михельсон Северцеву. — Вы мракобес. Из средневековой алхимии родилась химия, из дощатых крыльев какого-то мужичка, прыгнувшего при Иване Грозном с кремлевской колокольни, родился планер и аэроплан, а идея Баклунова может вызвать в будущем полный переворот в науке о климате земного шара.

У Северцева болела голова от этих разговоров. Закрыв глаза, он слушал гул и гудки речных трамваев. Когда через минуту он открыл глаза, день был налит такой синевой, что Северцев зажмурился.

Около Баклунова стояли победительница в гонках гичек и Михельсон. Ее спортивный костюм и темное тело были забрызганы речной водой, — тело было такого цвета, что казалось, эта девушка всю жизнь только и делала, что гребла на гичке и бегала под солнцем.

Победительница разговаривала с Наташей, и Северцев увидел ее глаза, блестевшие не то от гнева, не то от возбуждения. Потом она быстро побежала переодеваться.

— Мне очень знакомо это чувство победы, — сказал Баклунов, продолжая, очевидно, разговор, начатый при победительнице. Северцев взглянул вокруг и впервые в жизни внезапно испытал то чувство, о каком говорил сейчас Баклунов, — испытал не за себя, а за эту смуглую и сдержанную девушку.

Победа! Он провел рукой по лбу, ему почудилось, что он видит все во сне: знамена облаков, тяжелый блеск заката в листве, похожей на листву магнолий, красные флаги на мачтах, удары весел, непрерывный смех, переливавшийся через широкие ступени стадиона. Со стороны большой Невы летела напряженная и торжественная дрожь пароходных гудков, как будто капитаны, сговорившись, нажали одновременно педаль могучего органа.

— Вот это здорово! — пробормотал Северцев. Он увидел резкий профиль Баклунова с седыми висками и вдруг поверил в невозможное— в то, что Баклунов прав и здесь, в Ленинграде, в Советском Союзе, впервые в мире зародилась безумная и смелая мысль об уничтожении арктических льдов.

«Чудесный Баклунов, — подумал Северцев. — Ах, какой милый чудак!»

Вечером победительницу, Лену Мижуеву, чествовали в комнате Баклунова. Гильмерсен показал столько веселых матросских номеров, что даже Баклунов, знавший его чуть не с детства, был поражен. Началось с пустяка: Гильмерсен брал нераскупоренные консервные банки и запускал их среди пола волчком с чудовищной скоростью. Он швырял одну банку за другой, и в комнате не затихал ровный и глухой гул, как будто работал исполинский агрегат. После этого Гильмерсен забил стеклянным бокалом гвоздь в стену по самую шляпку и, наконец, протанцевал знаменитый танец с парусом. Парус заменяла скатерть. Она все время летала под потолком, и Гильмерсен ловкими ударами не давал ей падать на пол. Наташа хохотала, Лена Мижуева смотрела с веселым изумлением. Гильмерсен зацепил стакан. Он лопнул и разлетелся мелкими осколками, и в каждом осколке сияли отблески электрических лампочек. Лампы качались, как фонари на улицах в ветреный вечер.

— Шторм! — прокричал Гильмерсен, и действительно шум танца и ветер, дувший в лицо, напоминали бурю на море: скатерть свистела и стреляла, а непрерывный стук каблуков Гильмерсена вызывал впечатление ливня, барабанящего по палубе.

— Неистовый датчанин, — бормотал Северцев. И этого человека он мог принять за доктора — специалиста по профилактике. Этого отчаянного весельчака и полярного штурмана, упоминающего о Баффиновом проливе, как мы упоминаем о Невском проспекте! Вот уж действительно нельзя судить о людях по степени серьезности их отношения к жизни…

После лодочных гонок Северцев усиленно занялся изучением геологии и ледникового периода. Но все, на что он наталкивался, не утешало его. Сознание своей полной беспомощности перед космическими законами, вызвавшими нашествие льдов, приводило в ярость. Тогда Северцев ругал себя идиотом и смеялся — что ему за дело до льдов, которые покроют Европу через несколько тысячелетий. Что за чепуха! На наш век солнца хватит. Он шел со своими сомнениями к Баклунову, но уходил от него еще более раздосадованным.

— Прекрасно, — говорил Баклунов, — я согласен с вами, что заботиться о поколениях, которые появятся на свет через десятки тысячелетий, по меньшей мере, глупо. Но поймите, что я думаю не об этом. Я думаю о том, что уничтожение льдов вернет нам миоценовый климат, и этот возврат исчисляется не тысячами, а, может быть, только десятками лет. Считайте меня выдумщиком, чудаком, маньяком — кем хотите. Но мысль, что вместо ледяного Баренцева моря у берегов Мурмана будет плескаться теплая средиземноморская вода, меня волнует не меньше, чем мысль о сегодняшнем дне. Мы должны вызвать наружу скрытые силы земли. Мое фантазерство? Это вера в величайшие возможности человеческого разума. Раз мы дошли до расщепления атомов, то нет ничего нелепого в том, что мы будем работать над вопросом об изменении климата Арктики. Необходимо тщательно изучать дело и не опускать рук. Тем более что нас никто не гонит в шею.