Иван Лазутин - Крылья и цепи

Низенький деревянный домик, в котором жила Ольга, выглядел настолько ветхим и старым, что Дмитрию казалось: убери у него две-три подпорки, которые помогали ему держаться на земле, — и он рухнет.

— Подожди меня здесь, — с этими словами Ольга юркнула в безлюдный переулок, вбежала на ветхое крыльцо и скрылась за дверью.

Дмитрий привалился спиной к старому дубу так, чтоб его не было видно с крыльца. Запрокинув голову, он стоял с закрытыми глазами и, чутко прислушиваясь к звукам, ждал: вот-вот послышатся шаги Ольги. Но время тянулось медленно. И тревога… Непонятная тревога начинала овладевать им. Перед глазами Дмитрия с грохотом проносились черные колеса товарного поезда. В просветах между мелькающими колесами он видел лицо Ольги. На нем был ужас и страх. Она махала рукой, звала его к себе, а он, уцепившись за камни и корни, боялся шевельнуться. Сколько мольбы было в ее зове!.. «А что, если… Нет! Нет!.. Она придет… Кажется, это ее шаги. Да, это она…»

Ольга подошла тихо, крадучись. Дмитрий стоял, не шелохнувшись, делая вид, что он не слышит ее шагов и ее дыхания.

— Пойдем, — шепнула она.

В темном небе дрожали бледно-голубоватые звезды. Но Дмитрий не замечал ни звезд, ни даже самого неба. Во всем мире он ощущал и чувствовал единственное: рядом с ним была Ольга. Она идет к нему. Идет навсегда.

До дома на улице Короленко дошли пешком. Хозяйка квартиры, у которой Дмитрий снимал комнатушку, встретила Ольгу нехорошим, осуждающим взглядом. Ольга, сжавшись в комок и сгорая от стыда, прошла в комнату Дмитрия, присела на расшатанную табуретку и со всей остротой женского сердца почувствовала, что совместная жизнь Дмитрия и ее начинается сейчас, в этой крохотной полуподвальной комнатке с геранью на окнах.

Первый раз за весну, после дождей и слякоти, в полуподвальную комнату Дмитрия заглянуло солнце. Его лучи упали на постель и заиграли в русых волосах спящего Дмитрия. Лицо его было таким по-детски невинным и чистым, что Ольге хотелось смотреть на него бесконечно, не отрываясь. От одной мысли, что она может потерять его, ей становилось страшно.

…В это утро Шадрин и Ольга отправились в загс.

Ольга за ним едва поспевала.

Вдруг он неожиданно резко остановился и повернулся к Ольге. Он ничего не сказал, он только смотрел на нее и грустно улыбался. И в этой его улыбке она читала не радость, а затаенную горечь и обиду. Ей казалось, что Дмитрий и сейчас, рассеянно глядя на нее, продолжал свой разговор с Богдановым.

— Будь же ты благоразумным. Ведь мы никому ничего не докажем. Скажи завтра своему Богданову, что ты с ним во всем согласен, что ты раздумал жениться на мне. Я прошу тебя…

— Эх ты, малыш, — Дмитрий горько вздохнул. — А я-то думал, что из тебя может получиться настоящий солдат.

— Обиделся?

— Скажи мне сейчас Богданов, что завтра утром, с восходом солнца, меня четвертуют за то, что я иду против его воли, — не дрогну! — Дмитрий огляделся по сторонам и положил руки на плечи Ольге: — Жаль, что венчание является не гражданским обрядом, а церковным.

— Что это ты надумал? — удивилась Ольга.

— А то бы мы пошли сейчас в самый большой собор Москвы и обвенчались на глазах у всех. Здорово?!.

…Из загса вернулись во втором часу. Пока Ольга возилась с обедом, Дмитрий сидел за маленьким письменным столиком (он же был и обеденным) и писал письмо. Все, что накипело у него в душе за год работы в прокуратуре, он хотел изложить в этом послании.

Ольга бесшумно подошла сзади и затаив дыхание вытянула шею. На листе, лежавшем перед Дмитрием, она прочитала:

«В Прокуратуру города Москвы от следователя прокуратуры Сокольнического р-на г. Москвы, члена ВКП(б) с 1943 года…»

Дмитрий сидел над письмом до полуночи. В нем он с предельной точностью описал все случаи процессуальных нарушений, которые допускал Богданов за последний год их совместной работы. Особенно подробно Дмитрий остановился на деле Анурова, Фридмана и Баранова, которое, по глубокому убеждению Дмитрия, Богданов хотел запутать и прекратить, и лишь вмешательство Дмитрия помешало этому.

Первой, кто попался на глаза Дмитрию, когда он, после недельного отсутствия, пришел на работу, была уборщица тетя Варя. Она многозначительно подмигнула Дмитрию и, хитровато улыбаясь, выжидательно смотрела на него, будто решая: сказать или повременить.

— У тебя такой вид, тетя Варя, будто ты знаешь, где зарыт клад в миллион. А сказать никому не хочешь. И у самой нет сил откопать.

— А то как же, он и есть — клад. Иная новость почище твоего клада!.. — Тетя Варя поправила под платком прядку седых волос и еле слышно таинственно проговорила: — Уходит… Ну и славу богу, что уходит; без него жили и дальше не пропадем. Хоть вздохнем.

— Кто уходит?

— Да ты что, с луны свалился?!

— Я же неделю был на больничном, тетя Варя. Хватил такой радикулит, что не согнуться, не разогнуться.

Тетя Варя воровато огляделась по сторонам и, кося взглядом в сторону прокурорского кабинета, зашептала:

— Сам уходит… Говорят, в большие начальники выдвинули.

Тетя Варя сказала правду.

С нескрываемой радостью старший следователь Бардюков сообщил Дмитрию, что Богданова переводят в городскую прокуратуру.

— Кем? — сдержанно спросил Дмитрий, стараясь ни выражением лица, ни голосом не выдать своей радости.

— Заместителем по кадрам. Повышение солидное.

«Тем лучше!.. — подумал Шадрин. — Когда его вызовет руководство и потребует объяснения, мы с ним уже будем под разными крышами».

Работалось в этот день легко.

Сдавая дела новому прокурору, Богданов был со всеми приветлив. Даже пробовал шутить.

Новый прокурор пришелся всем по душе. В прошлом черноморский моряк, он иногда вкрапливал в разговор матросские словечки вроде «аврал», «полундра», «салага», «шкентель»… А однажды окончательно озадачил тетю Варю тем, что попросил ее повесить в «гальюне» полотенце и положить мыло. Та хоть и закивала услужливо головой, говоря, что все сделает, как велено, а сама долго не могла сообразить, куда же ей нужно повесить полотенце и положить мыло.

Широкоплечий, высокий, с открытыми серыми глазами, скорее он походил на волжского грузчика, чем на работника юстиции. Тетя Варя за свою тридцатилетнюю работу в прокуратуре повидала всяких прокуроров: молодых и старых, добрых и сердитых, молчаливых и разговорчивых. Но такого простого и обходительного видела впервые. Для всякого человека у Василия Петровича найдется и подходящее слово, когда хочет сделать замечание, и светлая улыбка, когда нужно за что-то похвалить подчиненного. А главное, все, что он ни делал, — все делалось как-то искренне, с огоньком, от души… Такой и пожурит-то, словно брат родной обнимет. Втайне она даже жалела Василия Петровича за то, что его лицо было слегка поклевано оспой.