Иван Лазутин - Крылья и цепи

Дмитрий пожал плечами, точно желая сказать: «Решайте… Я согласен…»

— Тогда у историков будет недобор часов… Олимпиада Гавриловна поднимет такой шум, что не будем рады, обобьет все пороги в роно.

Губы директора сошлись в суровой складке:

— Ничего с ней не случится. Кроме Конституции, у нее двадцать часов по истории. К тому же у нее персональная пенсия. — Пройдясь еще раз по кабинету, Полещук сказал твердо: — Итак: десять часов логики и психологии и десять часов Конституции. Вот у вас и полная нагрузка. Педсовет будет завтра. Окончательное расписание узнаете у Валентины Серафимовны. С некоторыми деталями методики ведения урока вас познакомит наш литератор, Иван Никанорович, он у нас лучший методист района. Все остальное придет с опытом. Как составлять план урока, вас познакомит Валентина Серафимовна. Советую на первый урок прийти во всеоружии. Старшеклассник нынче пошел дотошный, требовательный. Он много знает, его трудно чем-либо удивить. Его нужно заинтересовать, влюбить в предмет, а там все пойдет как по маслу. — Полещук снова взглянул на часы: — У меня через тридцать минут совещание в исполкоме. — Улыбнувшись, он пожал руку Шадрину: — Желаю удачи. За вас мне еще придется повоевать в роно. Но ничего, думаю, что все обойдется хорошо. Главное, хорошенько познакомьтесь с программой и дайте по-настоящему первый урок.

Директор ушел. Валентина Серафимовна поджала бесцветные губы, поежилась и покачала головой. Выражение ее лица Шадрину показалось добрым, материнским, оно словно говорило: — «Я-то что?.. Мне все равно. Но сама я решить так не могла». Она встала и протянула Дмитрию свою тонкую руку:

— Что ж, Дмитрий Георгиевич, будем работать вместе… А вообще-то от души поздравляю. Вам просто повезло.

— Спасибо.

— Если бы пошли в роно, то… И говорить не хочется. Там сидит такой ортодокс! — Зябко потирая руки, Валентина Серафимовна продолжала: — Я представляю, какой в роно сегодня будет разговор. Теперь у них там закипит бой из-за вас.

Или потому, что дело приняло столь неожиданный оборот, или еще почему, но Дмитрию показалось, что эта худенькая, постоянно зябнувшая женщина уж не такой плохой человек.

Закончив с расписанием, завуч долго и подробно рассказывала Шадрину о том, как нужно вести урок, как составлять план, вспоминала свой первый урок в сельской школе, когда ей было семнадцать лет… Приходили в кабинет завуча молодые и старые учителя, она всех их знакомила с Дмитрием, всем представляла его «новым логиком и психологом»…

Шадрин смущался, когда чувствовал, что те, с кем его знакомили, в первые минуты испытывали рядом с ним какую-то неловкость. Всех смущало слово «психолог».

Как только раздался звонок, Валентина Серафимовна закончила разговор с Шадриным и, еще раз предупредив, что завтра вечером будет педсовет, вышла из кабинета.

Вышел и Дмитрий. Широкий коридор, который полчаса назад был пустынным и тихим, наполнился шумом и гамом. Школа мужская. Ученики одеты в серую форму: глухие кители и брюки навыпуск. Нет, не такой была школа, когда учился Шадрин, не такими чистенькими и нарядными выглядели ученики в его детские годы. В первую минуту ему даже показалось, что он попал в суворовское училище. Чувствовалась дисциплина. Никто не играл в «чехарду-езду», не было нигде «кучи малы», никто не плакал и не шел с жалобами в учительскую. Ровными рядами, по четыре человека, ученики ходили по коридору. Посреди этой непрерывно движущейся замкнутой колонны, напоминавшей удлиненное «О», находился дежурный учитель, на рукаве которого была красная повязка. У стен стояли юноши в школьной форме тоже с красными повязками на рукавах. Это были десятиклассники.

«Да, — подумал Шадрин, — дисциплина… Не зря Полещук так спокоен и невозмутим».

Дмитрию не терпелось прийти домой и поделиться с Ольгой своей радостью. Пять десятых классов и пять девятых. Мысленно он уже видел сорок пар притаившихся, задумчивых глаз семнадцатилетних юношей. А сам подсчитывал: «Сорок на десять — четыреста… Четыреста молодых людей… четыреста юных сердец!..» Почти такими же он командовал в сорок втором году. «Сорок на пять будет двести… Еще двести тринадцатилетних сорванцов из седьмых классов. Итого шестьсот человек. Это уже целый батальон неустоявшихся характеров и формирующихся душ. Шестьсот вариантов решения одной и той же задачи: воспитание! Это в десять раз почетнее и в сто раз труднее, чем ставить печати в нотариальной конторе или подшивать газеты в кабинете у Терешкина».

В коридоре в сосновых рамах висели портреты ученых и писателей. Дмитрий остановился у портрета Архимеда. Глядя в его глаза, он думал: «Старина, я сегодня счастливее, чем ты в тот день, когда сказал: «Дайте мне точку опоры, и я подниму земной шар». Ты просил эту точку опоры, а у меня она есть…»

Вечером шел дождь. Холодный, осенний дождь. Наталья Александровна сказала, что уезжать в такую погоду — к счастью. Лиля хотела верить этой старинной примете. Она даже не стала раскрывать зонтик, когда вышли из машины.

Носильщик сложил чемоданы на тележку и, накрыв их брезентом, покатил на перрон. «Поберегись!.. Поберегись!» — слышала Лиля впереди себя его зычный голос.

— Простудишься, Лиля, — сказал ей Григорий Александрович и распустил над ее головой зонт.

Крупные капли дождя гулко забарабанили о черную ткань зонта и тоненькими, ручейками заструились по его ребрам.

Лиля застегнула верхнюю пуговицу плаща и вышла из-под зонта.

— Последний дождик…

Плотнее укрыв воротником шею, она, как ребенок, начала скандировать:

Сзади, отстав на несколько шагов, шли Григорий Александрович и сотрудник министерства. В самом хвосте, не поспевая за ними, семенила старая няня Марфуша. Дедушка проводить Лилю не смог: последние две недели он не вставал с постели. Светлана с мужем обещали приехать к поезду, но их пока не было.

Даже в этот нудный осенний дождь вечерняя Москва была красива. Радуга разноцветных огней сквозь бисерную пелену дождя проступала туманно и расплывчато. Промытый асфальт перрона блестел отражениями близких и дальних огней. Всюду зонты, всюду шуршание плащей, поднятые капюшоны… А вот пробежала стайка молодых людей. Они и без зонтов не унывали. На ходу они пели веселую студенческую песенку.

— Какой вагон? — спросила Наталья Александровна у Лили.

— Седьмой, — ответил, за нее Растиславский.

— Это тоже хорошо. Цифра семь нам всегда приносила удачу, — сказала она настолько тихо, чтобы ее слышал один Григорий Александрович.

Двухместное купе мягкого вагона залито мягким светом. Плюшевые диваны, зеркальная дверь, стены обиты тисненой обшивкой дымчатого цвета, на окнах шелковые занавески — в тон стенам, на миниатюрном столике — массивная лампа из уральского камня-самоцвета.