Юрий Мушкетик - Вернись в дом свой

Заседание было вроде бы обычным, однако так казалось лишь на первый взгляд; тревога, как туча на горизонте — какой еще будет гром? — повисла в воздухе. Есть категория людей, предпочитающих пережидать грозу в уютном укрытии, под громоотводом, наблюдая, как она остервенело хлещет зазевавшихся прохожих, срывает листву с деревьев, ломает сучья и со злостью швыряет их на мокрую землю, а тебе ничто не угрожает, и ты можешь спокойно представить себя на месте случайно застигнутых бурей бедолаг, зрелище легкое, чем-то приятное, а иногда немного и страшное. Над кем на этот раз разразится гроза, знали все, но какая — этого не предвидел никто. Правда, чужая беда — радость небольшая, да и было видно, что тех, кто поглядывал на тучу с нетерпением и затаенным злорадством, очень мало. Каждый думал о себе, о судьбе своих проектов, своих будущих работ.

Несколько осторожных взглядов, брошенных как бы невзначай в угол около двери, выдавали виновника этого заседания — Сергея Иршу. Он сидел, наклонив голову, русые волнистые волосы мягко растеклись на обе стороны. Его чистое, с нежной, как у девушки, кожей лицо было бледным, пальцы рук нервно сплетены.

Рядом с Иршей сидел Решетов, инженер из одного с ним отдела, он что-то шептал ему, вероятно, подбадривающее, ироническое, тонкие губы насмешливо кривились в улыбке. Ирша, скорей всего, просто не слышал его.

Наконец Майдан объявил о начале заседания, предоставив слово председателю комиссии Басу. Тот поднялся из первого ряда, шагнул к столу, четко, почти по-военному повернулся, резким движением положил на стол папку, раскрыл ее. Степан Митрофанович Бас всегда возглавлял подобные комиссии. Прямой во всем, он, казалось, рисовался своей прямотой, а может, и не рисовался, а просто не давал послабления ни себе, ни другим. Носил один и тот же потертый костюм устаревшего покроя, черную сорочку без галстука, роговые прямоугольные очки. Был он невысок, густые, припорошенные сединой волосы подстригал «ежиком», держался уверенно, даже слишком уверенно, и не скрывал, что эту тяжкую и неприятную для других обязанность почитает за честь.

Особенно он любил всякого рода тайны и бдительно хранил их. Если вы побывали с ним вчера на конфиденциальном совещании, а сегодня захотели уточнить, что сказал по интересующему вас вопросу тот или другой оратор, он обязательно ответит: не слышал или не помню.

— Комиссией установлено: архитектурный объем нетрадиционен, решение спорное и неожиданное для такого сооружения. Техническое заключение геологов не уточнено. Обстоятельства сложились так, что от вибрации турбогенератора стал проседать грунт. Вы знаете, станция построена на намывном суглинке — песок уплотнился и просел. Фундамент опустился, в ночь на девятнадцатое мая дал трещину, случилась авария — перекос турбогенератора. Одна лопасть пробила крышу и вылетела во двор. Человеческих жертв нет, но дежурный механик получил травму — покалечен. Проект выполнял инженер Ирша.

— Группа, — прозвучал от дверей глуховатый женский голос.

Все оглянулись: голос принадлежал Клаве. Хотя она и не была членом совета, но сидела независимо, положив ногу на ногу, смотрела на Баса в упор.

— Группа под руководством Ирши, — принял и не принял поправку Бас. — Но строительство велось по его проекту и под его авторским надзором.

— Это его первый проект, — уже тише, не столь уверенно сказала Клава.

— Прошу не перебивать, — спокойно попросил Майдан.

— Первый, надеюсь, и последний, — холодно отпарировал Бас и провел ладонью по седому ежику. — Вся ответственность лежит на нем.

— На всех! На всей группе.

На этот раз Майдан просто не обратил внимания на реплику.

— Все расчеты здесь. — Бас положил руку на папку. — Если потребуется, я зачитаю. Но руководство института и комиссия с ними ознакомились. Дело ясное.

— А для меня нет, — решительно поднялся со своего места главный инженер института архитектор Василий Васильевич Тищенко, «Два В», как называли его в институте. — Разрешите? — Не дожидаясь разрешения, уверенный, что получит его всегда, широко шагнул вперед, загородив собой Майдана. Был он плотный, весь будто скроен из прямых линий, составляющих углы; крупную голову держал немного набок, словно прислушивался к чему-то. Кустистые, широкие брови, тяжелая копна рыжеватых волос, в серых, широко поставленных глазах — одержимость и решительность.

Тищенко считали самым заядлым спорщиком в институте: раззадорить его ничего не стоило — вспыхивал от одного слова, как порох от спички. Многих удивляло, откуда в нем столько огня, столько энергии, темперамента. А сколько идей! Майдан не всегда успевал просеивать их через свое рационалистическое сито. Как только Тищенко начал говорить, впечатление угловатости еще больше усилилось, теперь во всем — словах, жестах, поворотах головы — выпирали острые, колючие углы.

Но говорил он четко, твердо, в словах звучала убежденность.

— Прежде всего хочу сказать, что проект — к слову, очень свежий и оригинальный по своему замыслу — с самого начала находился под моим контролем. От начала и до конца. Там есть исправления, внесенные моей рукой.

Майдан поморщился от досады.

— Василий Васильевич, — мягко прервал он Тищенко, — мы знаем твою честность и твою привычку все взваливать на свои плечи, но тут… ты забываешь, какая это ноша… Чужая ноша.

— Не забываю!

— Я тебя прошу, не торопись, — Майдан сказал рассудительно, веско, даже дружелюбно. Так беседуют друзья наедине, пусть даже о вещах очень серьезных. Таким тоном Майдан разговаривал далеко не с каждым. Тищенко был исключением. — Здесь криминал, знаешь…

— Не знаю. На мой взгляд, выводы комиссии серьезно не обоснованы. Огромная доля вины ложится на плечи геологов, сваливающих сейчас все на проект.

Майдан положил тяжелую руку на стол.

— Еще раз прости, — устало, но уже с некоторым нажимом сказал он. — Ты, правда, как главный инженер несешь ответственность, и мы все… Я тоже… И все-таки, думается, в данном случае ты лишнее взваливаешь на себя. Хочу тебя предостеречь. Прошу… Потом, возможно, будет поздно. Конечно, здесь не суд. Мы примем во внимание твое заявление, только и ты рассуждай трезво.

Тищенко резко покачал головой, показывая, что он решительно не согласен, волосы от резкого движения упали на лоб, и он привычным, каким-то лихим жестом с досадой откинул их, но они снова упрямо нависли над кустистыми бровями.

— Меня предостерегать не нужно!

— Твоя позиция вызывает недоумение. — Майдан сокрушенно вздохнул, откинулся на спинку стула. — Да что ты в самом деле? Что же, мы аплодировать должны? Ты, того, успокойся… Нельзя так остро на все реагировать… Мы тебя любим и, так сказать, уважаем. Но давай послушаем и других членов комиссии.