Борис Шергин - Древние памяти. Поморские были и сказания

А странница сидит, как свеча горит,
Слово говорит, что рублем дарит:
— Да... парусы в зиму сгноила.
И этой напасти мало.
Этой беды недостало.
Молодая жена Горожанка
Мужневых трудов не пощадила,
Промысловую лодью погубила,
Подвела на немую золовку
Ябедой, поклепом и подметом...

— Да... промыслову лодью погубила.
И этой кручины мало,
Этого горя недостало.
Коль матери любы дети!
Горожанка дитя не пожалела:
Дитя свое заколола,
Золовкино столовье зарудила,
Душегубством золовку уличила.
И брат сестре казнь придумал:
Без суда, без сыску, без управы
Руки сестре изувечил,
Навязал на локти младеня
И выгонил сестру за ворота...

— Правда, правда! И у нас то!
И опять стала тишина, только странница поет:
— Да... выгонил сестру за ворота.
Побрела кровава, космата.
Шла, пришла на край моря
И к морю немая возопила,
Смерти себе запросила.
На море волны встали,
Как лист, земля затряслася...
В море немая урвалася.
Как сноп, ее море носило
И в сердце морском переновило:
Была нема и увечна,
Стала цела и здрава.
Запели уста, заговорили,
Руки младеня подхватили.
В живой воде дитя заплавал,
По-ребячьи дитятко заплакал...
Дивны у моря угодья!..
Я бабой-старухой срядилась,
К брату на праздник явилась.

И после этого быванья
Брат с сестрой зажили в совете.
Он в море пойдет — простится,
С моря придет — доложится.
А Братанна племянника хвалит,
По головушке его гладит.
Дивны у моря угодья!
Слава сердцу морскому!

У синего моря, у солоного,
у светлого Гандвика студеного,
у Двины-реки в Низовской земли
поживала женочка Устьяночка.
Было у женочки девять сынов,
десята дочка любимая.
Первого сына вода взела,
второго сына земля взела,
третьего мать на войну сдала.
Шесть сыновей на лодью зашли
во студеное море промышлять пошли —
разбивать кораблики гостиные [55] Гостиные — купеческие. .
Дочку-то женочка выростила,
выдала замуж за норвежанина,
за умного гостя отменитого.
Увез ей норвежин за сине море,
во свою землю, во большую семью.
Жила, молода, не печалилась.
Отставала обычая крестьянского,
навыкла обычая латыньского.
Тут повытают снежочки у чиста поля,
придет весна разливна красна.
Тогда молода стосковалася,
стала мужа упрашивать:
— Поплывем, норвежин, во святую Русь,
светлым-светла земля русская!
Она травами, цветами изукрашена.
Поплывем, норвежин, в гости к маменьке.
Норвежин ей на смех отворачиват,
отнялся норвежин недосугами.
Она год жила, и другой жила,
родила сына, закручинилась.
Повеяли ветры весенние,
побежали кораблики за море.
Молода-то мужу разговариват:
— У нас русска-та земля хлебородимая,
житными полями изукрашена,
кунами-соболями изнаполнена.
Дорогу-то рыбу кораблем берут;
добрых коней с торгу табуном ведут!
Поплывем, норвежин, во крещену Русь!
А и тут норвежин не ослышался.
Оснастил кораблик белопарусной.
Нагрузил товарами меновыми [56] Для меновой торговли. ,
которы товары в Руси надобны.
Порядил подсобных корабельщиков.
Выпало поветерье на Русь идти;
скричала гагара за синим морем;
сплакала мати норвежина.
Побежал корабличек за море,
во светлое печальное раздольице.
Парусом бежали полтретья дни,
оминули береги варяжские.
Варяжско-то море на волнах стоит,
встречу норвежанам лодья летит.
На той лодье Русь крещеная,
шесть братов — дружина разбойная.
Струбила Русь во серебрян рог
грозно, и звонко, и жалобно.
Ударила Русь на норвежаны;
сгремели копья долгомерные
о булатны доспехи норвецкие.
Молода дружина корабельная
твердо стала о норвежине.
Они телом толсты, а умом просты.
Западали норвежана труп на труп.
А разбойна та дружина натодельная,
от роду доспеху с плеч не складывали,
оприче копья забавы не задеивали.
Молода-то женочка-норвежанка
жмет своего детища посечена,
на полы младеня порублена.
Видит норвежан, крепко бьючися,
молит себе смерти скорые:
— Не видеть бы в мертвых своего мужа.
А он в первых испил чашу смертную,
от Руси крещеной без правды убит.
Ратились норвежане мужественно,
билися днйну до вечера, —
никто не избыл смерти горькие.
Разбойна дружина стала радоваться:
— Немцев-то было шестнадцатеро,
нас-то молоденьких шестеро! —
А ратно-то дело нать доправливать.
Они трупье-то сбодали в море копьями,
расхожий товар следом высвистали,
отборной товар в лодью выгрузили.
Вдовицу-норвежанку в полон взяли,
воеван кораблик огнем сожгли.
Разметали по морю по синему,
по широкому печальному раздольицу.
Встала заря многокровавая.
Красно-то солнце ушло к закату.
Норвецко трупье плывет к западу.
Разбойна дружина разгулялася.
Они пьют, и льют, и в набаты бьют.
Люто пили — обесстужились,
молоду вдову стали бесчестити.
На первой, на пазори, на утренней
затянуло дружину в могутны сны.
Один только разбойничек не спит,
не лежит,- У руля сидит, на вдову глядит.
Признялася [57] Приподнялась. на коленца молода вдова,
обвела кругом очи ясные.
Пустила вопль по синю морю,
по светлому, печальному раздольицу.
Стала звати на русску речь:
— Прости, прости, любезный муж!
Прости, осударь, одинакой сын!
Простите, осудари корабельщики!
Простите, горды норвецкие!
Тебе бог судья, земля русская!
Не виню дружину разбойную,
мне положить обида на свою голову!
Нету причитанья против вдовьего,
нету слез против матерних.
Еще плачет женочка на русску речь, —
молодой-то разбойник приросслушался,
учал вдовы разговаривать: —
Не плачь-ко ты, женочка-норвежанка!
Мужу твоему не воротитися,
покоен лежит во синем мори.
Муж твой убит, а и всем там быть.
У тя кто остался роду, племени?
Ты какого отца, какой матери?
Ты русського роду аль норвецкого?!
Ему стала полоняночка сказывать:
— Я по мужу-то немка, а род с Руси.
В Двинской-то губы, в Низовской земли,
у светлого Гандвика студеного
поживала маменька Устьяночка.
Было у маменьки девять сынов.
Я — та десята любимая.
У меня первого брата вода взела;
второго брата земля взела;
третьего мати на войну сдала.
Шесть-то братей на лодью зашли,
побежали до моря, до Варяжского.
Нет об их ни вести, ни павести.
После-то братнева бываньица
одна я у маменьки выросла.
Наехали сваты из-за моря,
взели меня за норвежанина,
за ласкового молодца хорошего.
Увез меня норвежин во свою землю.
Тут год-то за годом, как снег, идет.
Жили-пожили, сына нажили.
Падут ветерочки полуденные,
побежат лодейки весновальные,
стала я мужа уговаривать:
— Поедем, норвежин, в гости к маменьке! —
Навеку меня норвежанин не бранивал,
поперечного словечка не говаривал,
покрутил подстанных корабельщиков,
отворил паруса белы полотняны.
Оминули береги варяжские,
норвецка-та земля потаилася.
Студеное море на волнах стоит,
навстречу-то ваша лодья бежит.
Труба-то трубит, и копье звенит.
Зарудилися поддоны корабельные,
побежала кровь во сине море.
Выпили норвеги чашу смертную.
Не осталося в живых ни единого.
Нету у меня мужа милого,
нет у меня детища любимого.
Только сраму у меня много добыто,
вековечного укору будет до веку...
Молодо-ет разбойник приужаснулся,
захватился за сестру, приросплакался.
Зачал дружину роспинывать,
не по-доброму братьев побуживать:
— Горе нам, братья разбойники!
Грозна беда сотворилася!
Страшное дело учинилося!
Мы зетя на копья насунули,
милого племяша секли на полы,
родну сестру обесчестили!