Михаил Зуев-Ордынец - Остров Потопленных Кораблей [сборник]

От вида этой печальной трапезы, от монотонного шороха пересыпающегося песка и, главное, от сознания какой-то неудовлетворенности Вере стало тоскливо. Она жалобно и прерывисто, по-детски, вздохнула и хотела уйти, но навстречу ей кинулся, запорошив глаза, песчаный вихрь. Он ворвался и во двор напротив, закрутился, заплясал, как одержимый, и опрокинулся на блюдо с бесбармаком. Внук вскочил в гневном порыве, но отец взглянул на него со строгой укоризной — и мальчик покорно опустился на ковер, чисто городским жестом поддернув брюки. И только дед, прямой и строгий, не шевельнулся и не поднял глаз. Трапеза продолжалась. Вера живо вообразила, как хрустит у них на зубах песок. Она протерла запыленные глаза и пошла, оставляя за собой глубокие следы, но ее окликнули со двора:

— Аман-ба, товарищ инженер. Можно вас на минуту?

Это сказал юноша. Он поднялся с кошмы и, подойдя к Вере, поклонился почтительно.

— Когда партия выходит в пески, инженер-жан? Я завербовался в вашу партию. Моя фамилия Джумаш Молдабаев. Можете звать меня просто Джумаш. Я только что кончил семилетку и не знаю, куда идти, в зоотехники или в геологи? Геолог — это интересно?

— Не всегда, — иронически прищурила глаза Вера.

— Мне очень хочется в геологи, а атай хочет, чтоб я пошел в отары, — опасливо покосился Джумаш на деда. — Дедушка и поведет нашу партию. Его зовут Жакуп, но зовите его лучше Жакуп-ата. А мой отец, извините, пожалуйста, не пойдет с партией. Он старший чабан, ему нужно собрать отары в урочище Колдасан. Там будет стрижка овец.

Теперь поднялись дед и отец и поклонились Вере почтительно, прижав ладони к сердцу.

— Это хорошо, Джумаш, что вы идете с нами. А когда выступаем, узнаете от начальника, — рассеянно ответила Вера, уходя.

Она все же успела услышать тихий голос байбише:

— Ой-бой, какие слова: ин-зе-нер, зо-тек-ник…

И вот партия третью неделю в песках. Колесная колея, проложенная колхозниками, ездившими в пески ломать саксаул, давно уже превратилась в узкую верблюжью тропу. Сухо шуршат по песку мозолистые ступни верблюдов, а пыль, поднятая ими и уносимая ветром, скрыла полгоризонта. Старый Жакуп-ата, как на невидимом поводе, ведет за собой маленький нарядный караван. Могучие двугорбые верблюды разодеты колхозниками как на свадьбу. На них колокольчики, бубенцы, уздечки с серебряными бляхами и кистями цветной терпи. И Жакуп-ата одет в праздничный халат из верблюжьей шерсти, подпоясанный кушаком из козьего муха. А его тымак из белой мерлушки виден издалека. Шикарный наряд керуен-басы дополняют автомобильные очки.

И в песках люди есть. Пусть видят, что это не обычный караван с папиросами и мукой для чабанов глубинных пастбищ, а караван строителей колхозного канала. Поэтому и бубенцы, и цветные кисти, и праздничный халат.

Но если говорить откровенно, то ведет караван не Жакуп-ата, а его дряхлая кобыленка с рубцами на груди от волчьих зубов. Жакуп-ата, покачиваясь в седле, как в люльке, сладко дремлет. Но вот кобыленка останавливается как вкопанная. Останавливается и весь караван. Это значит: на тропе развилка. Жакуп-ата просыпается, не спеша достает из-за кушака пузырек с надписью «Витамин С» и, вытряхивая на ладонь щепоть насыбая, окидывает пески внимательным взглядом. Затем закладывает табак под язык и шпорит кобылку пятками, уверенно направляя ее на нужную тропу.

И снова мерно колышатся горбы и шеи верблюдов, снова мимо каравана шагает пустыня.

Вера впервые попала в настоящую пустыню, и удивительнее всего для нее было то, что пустыня оказалась точно такой, какою она воображала ее еще в детстве. В школе на уроки географии приносили картины, изображавшие льды и северное сияние Арктики, с моржами и белыми медведями на первом плане, тропические джунгли с крадущимися тиграми, и песчаные пустыни. И здесь было все в точности, как на школьной картинке: и песок расстилается до горизонта, и верблюды шагают, высокомерно подняв головы, и даже скелет павшего верблюда белеет на бархане. Лишь тишина пустыни не чувствовалась на школьной картине, а здесь, важная и суровая, она пугала непривычные уши. И Вере захотелось дерзко и насмешливо нарушить эту тишину, крикнуть про пустыню что-нибудь смешное, обидное или взобраться на бархан и, балансируя руками, с шутливо-испуганным визгом пробежаться по его острому гребню. Она обернулась, опершись рукой на круп лошади, к ехавшему сзади Кирпичникову и крикнула насмешливо:

— Николай Николаевич, вы не находите, что барханы похожи — на что вы думаете? — на шоколадные торты? Не находите? А пробежаться по его вершине не хотите?

Кирпичников поморщился и холодно ответил:

— Нет, не хочу. Объясните лучше, откуда у вас эта патологическая ирония ко всему на свете? Барханы-то чем вам не угодили?

— Ирония? Патологическая? — прищурилась Вера и вдруг выпалила: — Знаете что, мне не нравится такой разговор. Лучше прекратим.

— Да, лучше прекратим, — ответил Кирпичников, угрюмо разглядывая уши лошади.

Вера не знала, что раздражение и холодность Кирпичникова объяснялись другими причинами. За те дни, что они провели в песках, он ревниво следил за работой Веры. Она работала, как и все в партии, много и напряженно, но равнодушно, спокойно, и говорила о сделанной за день работе тоже равнодушно. Какими шумными и веселыми бывают вечерние часы у костра, когда геологи показывают друг другу находки и открытия дня, азартно спорят и, не будем греха таить, немножко хвастают. В партии Кирпичникова вечера у костра проходили тихо, в вялых, равнодушных разговорах.

Кирпичников все надеялся, что это изменится и Вера войдет во вкус.

Шли дни, а Вера не менялась. Кирпичников мучился и с трудом скрывал это. Для натуры щедрой и открытой мучительно работать с человеком, который не отдает делу всего себя, как большой любви или ненависти. И наконец он сорвался.

Это произошло вечером того же дня, на привале.

Изучая при костре карту, Кирпичников нахмурился и сказал встревоженно:

— Смотрите-ка, товарищи, с известняком у нас совсем плохо. А без известняка стройка невозможна, это и ребенку понятно…

Вера, сидевшая рядом, сочувственно кивнула головой, но сочувствие получилось холодное, только из вежливости.

— Чего это вы киваете? — хмуро поглядел на нее Кирпичников запавшими от жары и бессонницы глазами.

— Соглашаюсь с вами. С известняком у нас совсем плохо, — думая о своем, рассеянно ответила Вера.

— Сознайтесь, а ведь вас ничуть не волнует эта презренная осадочная порода?! — тяжелым от раздражения голосом сказал начальник партии.

Вера удивленно посмотрела на него и так прищурила глаза, что видны стали только крошечные блики костра в ее зрачках.