Федор Панфёров - Борьба за мир [2-я редакция]

— И этих мы сейчас ссыплем! — проговорил он, держа наготове автомат, и с этой минуты стал только сам собой. Взрыв снарядов, полет пуль, движение танков — все оценивал так: «На меня!» — или: «Мимо!» Когда снаряды разрывались вдалеке, он произносил: «Мимо!» Но вот снаряды начали рваться рядом, и он сказал: «На меня!» — и бил, как бы защищая только себя, только свой «кувшинчик». Даже когда пушечка выстрелила, издав тоненький, заунывный звук, а передний танк как-то ерзанул, ткнулся рылом в землю, Сиволобову показалось, что этот танк подбил именно он. С подбитого танка соскочили десантники, как тарантулята с тарантула. Два другие, тоже развивая бешеную скорость, помчались вперед. Побежали и немцы. Они, очевидно, не предполагали, что перед батареей залегла советская пехота, и бежали во весь рост, не укрываясь… Сиволобову казалось, что все они бегут на него и падают только от его пуль, хотя в это время по врагу били четырнадцать пехотинцев. Со стороны же батареи снова грохнули выстрелы, резкие, гулкие. Один из снарядов попал в «лоб» «тигру» — вспыхнул фиолетово-оранжевый свет, и искры брызнули во все стороны. Танк от удара пошатнулся, но тут же с силой рванулся вперед. И новый снаряд — в бок, как таран… Все полетело со стальной брони. Но третий танк пробился. Вот он рядом, совсем рядом… Сиволобов метнул в него бутылку с горючим. Пламя вспыхнуло и смахнулось, угасая в воздухе. Под гусеницами «тигра» хрустнула маленькая пушечка, и стальное чудовище поползло дальше, подминая под себя пушки, артиллеристов. Раздался еще выстрел, и, очевидно, последний. «Тигр» запрокинулся и упал набок.

— Ага, не прошел! — вскрикнул Сиволобов и снова сосредоточил все свое внимание только на десантниках.

Немцы-десантники, ссыпавшись с танков, окапывались на поле, очень близко от опушки: слышались их лающие вскрики.

— Ну, эти меня не возьмут! Этим я не дамся! — решил Сиволобов, прицелясь, выстрелил и увидел, как немец привскочил, вскинул руки и сунулся лицом в землю. — Этих я вот эдак! — добавил Сиволобов, прицеливаясь во второго немца, и… не успел спустить курок. Впереди поле почернело: по нему, как стадо буйволов, неслись два или три десятка стальных чудовищ. Сиволобов дрогнул, сжался, глубже уходя в окопчик.

«Нет, эту силу мне не переломить…» — с ужасом подумал он. И мелькнули перед ним Волга, степи заволжские, раздольные и звонкие, и колхоз на реке Иргизе… Арбузы и дыни… Родные и знакомые… И вот уже плачут жена и дети… Все, все, что пережил Сиволобов за свои годы, — все пронеслось перед ним, и он, закрыв лицо руками, еще глубже ушел в окопчик… Но вскоре, заслышав знакомый гул позади себя, приподнялся: на место разрушенной артиллерии стали советские самоходные пушки, которые враз ударили по вражеским танкам.

Остальное Сиволобов помнит, как в забытьи. Слышались выстрелы, какой-то гром и грохот… И вдруг над ним почернело, затем широченная визжащая гусеница жамкнула край «кувшинчика», чуть не коснувшись головы Сиволобова.

«Мимо!» — хотел было крикнуть Сиволобов, но «тигр» насел на «кувшинчик», завертелся — и земля сдавила Сиволобова такими сильными, смертельными тисками, что он, задыхаясь, мысленно крича о помощи, потерял сознание.

Сиволобов очнулся только под вечер, когда бои стихли. Очнувшись, он протер глаза и посмотрел вверх: над ним громоздилась стальная куча, и с нее что-то капало. По опыту Сиволобов знал, что подбитый танк всегда, будто человек в бане, потеет. И сейчас с танка катился своеобразный «пот».

— О-о-о! Живем! Обошла меня смертушка… Ну, и молодчина — красавица беззубая!.. — усмехнувшись, прошептал Сиволобов и начал шарить около себя. — А где же она, лопаточка?..

И не то, что земля сжимала его в смертельных тисках, и не то, что над ним висела стальная громадина, а то, что нет лопаточки, привело его в ужас.

— Без ее, — проговорил он, как будто объяснялся перед толпой, — без ее я дермо… А-а, — чуть спустя догадался он. — Чучело ты гороховое! Да ведь ее землей засыпало! — И он стал отгребать землю, переваливая ее то в одну, то в другую сторону: вскоре пальцы онемели и по всему телу пошел холод. — Или ты и в самом деле решила меня задушить, земля? — со стоном произнес он и, передохнув, снова принялся искать лопаточку, беседуя с землей, иногда лаская ее так же, как когда-то, в молодости, ласкал свою жену.

…Увидав лопаточку, Николай Кораблев отступил на два-три шага и в ту же секунду услышал раздольную волжскую песню. Кто-то пел там, под танком, пел с такой тоской, будто последний раз.

«А-а-а в степи глухо-о-о-ой за-а-мерзал ямщик…» — пел человек, выбрасывая землю.

Николай Кораблев опустился на колени, придержал за конец лопаточку и крикнул:

— Кто?..

— Я! Мертвец! — чуть погодя послышался ответ. — Земля меня давит. Земля! Кто бы другой, обида была бы не та. А тут — земля. Я ее тридцать лет пахал, удобрял, а она меня давит! Ты кто будешь? По голосу — русский! А раз русский, беги ищи другую лопаточку и выковыривай меня из могилки!

Николай Кораблев кинулся искать лопаточку. На пути попадались воронки и что-то липкое. Скользя по этому липкому, он метался, как человек, видя повешенного, когда надо перерезать веревку, а ножа нет. Наконец он натолкнулся на что-то звонкое. Это был тесак. И он тесаком начал копать землю. Тогда человек из-под танка, прерывая песню, сказал:

— Чем выковыриваешь?

— Тесак какой-то…

— А-а-а! Давай обмен произведем. Только смотри, не убеги: с лопаточкой я и один выберусь. Сто лет рыть буду, а выберусь… А с тесаком что? Впрочем, я и с тесаком выберусь! — пригрозил он. — На! — крикнул он, выбрасывая лопаточку и одновременно забирая тесак.

Николай Кораблев опустился на колени и принялся рыть землю. Он рыл ее быстро, со всей силой, слыша, как из-под танка несутся заунывные слова:

— «А-а-а в степи глухо-о-о-ой за-а-мерзал ямщик…»

Уже совсем стемнело, когда маленькая дырка превратилась в лазейку. Человек из-под танка, протянув руки Николаю Кораблеву, сказал:

— А теперь, милай, тяни меня, как теленка из утробы матери. Ну, поддай! Ну, поддай! — прикрикивал он. — Ну еще! Еще! Эх!..

Николаю Кораблеву, пока он тянул человека из-под танка, показалось, что тот какой-то вялый, будто без костей. Но вот человек очутился на земле и весь ожил, затем моментально повернулся к танку и полез обратно.

— Ты чего это? — удивленно спросил Николай Кораблев. — Я тебя второй раз тянуть не буду: сил нет.

— А сапог? Сапог там остался…

— Да ну его. Новые найдем. Уходи-ка оттуда, а то танк навалится и придавит тебя, как мышонка. Вот тебе и сапог!

Человек вынырнул из-под танка, сел, пряча под себя босую ногу, и, протянув руки Кораблеву, сказал:

— Ну, приблизься! Дай поцелую спасителя своего. Ни имени, ни роду твоего не знаю, а клянусь душой всей своей: должник твой на веки вечные! И вот тебе клятва моя… — Он крепко в губы три раза поцеловал Николая Кораблева, затем обнял слабыми руками и снова сказал: — Где мы теперь есть? Где наши, где те? И нет ли у тебя чего пожевать? Хлеб — сила, а без хлеба человек — пузырь.