Федор Панфёров - Борьба за мир [2-я редакция]

Но рабочие совсем не обратили внимания на душевное состояние Макара Рукавишникова. Увидев Николая Кораблева, они хлынули к нему и безо всякого намерения оттерли Макара Рукавишникова. Тогда тот, возясь плечами в кожаном пальто, раздвинул толпу и, наступая, как слепая лошадь, на Николая Кораблева, с визгом выкрикнул:

— Улыбочкой только играете, а о рабочих ни мур-мур. Где бараки? Что вам рабочие — бараны? — Сказано было все это несусветно грубо и глупо, что почувствовал и сам Макар Рукавишников, но он уже не мог удержаться, как не может удержаться конь, идущий с возом под гору, когда обрываются тяжи, и закричал еще визгливей: — Сами-то в особнячке, а рабочих, как собак.

Николай Кораблев с недоумением посмотрел на него и сунул руку в карман.

«Да Макар ли это? — подумал он. — Саранча на рабочем поле», — и вдруг в нем все так закипело, навернулись такие жестокие слова, что, произнеси он их, и немедленно уничтожил бы Макара Рукавишникова. «Стой! Стой!» — удержал он сам себя, до боли прикусив нижнюю губу: ведь он поддержал кандидатуру Рукавишникова на пост директора моторного завода. Верно, все это происходило в страшной спешке: началась война, надо было срочно выезжать на Урал, лучших людей партия посылала в армию, на фронт, на самые ответственные места; да ведь и Макар Рукавишников был хороший начальник цеха, и при выдвижении его на пост директора завода все в один голос сказали: «Ничего. Парень он хороший. Неопытный? Ну что, будем помогать». Помогать? Но как вот такому помогать? Стукнуть его так, чтобы от него мокренько осталось! А завод? Завод-то надо восстанавливать, — ведь это главное сейчас.

Николай Кораблев провел рукой по лицу, чтобы рабочие не видели, как оно горит, и намеренно мягко произнес:

— Что с вами, Макар Савельевич? Рабочие-то ведь поймут, что нельзя за двадцать пять дней построить бараки на пять тысяч человек. Нам-то ведь стало известно всего двадцать пять дней тому назад, что сюда эвакуируется завод вместе с коллективом.

— Думать надо было: война. А вы тут… — И Макар Рукавишников завязал такой мат, что все дрогнули, как при неожиданном выстреле.

«Какой хам!» — хотел было сказать Николай Кораблев, но сказал другое:

— Это у вас что, основной довод — мат?

— Сейчас некогда разбираться в словесах: война. — Макар Рукавишников шагнул в сторону и пошел вдоль эшелона. Ему думалось, что он шагает деловито, как и полагается директору крупнейшего завода, но всем, кто смотрел ему вслед, на его квадратную спину, на его широкий, не мужской зад, казалось, что это шагает неуклюжая ожиревшая баба.

— Ну и задок у нашего директора, — сказал кто-то из толпы.

Николаю Кораблеву от этих слов стало больно, будто смеялись над его родным братом.

— Не надо так: вам с ним жить, — проговорил он. — Ума ему своего прибавьте.

За несколько минут перед этим к толпе подошли Иван Кузьмич и Степан Яковлевич. Степан Яковлевич, поблескивая улыбкой, шепнул другу:

— Ну что, политик? Видал, каков он гусь? Рукавишников?

Иван Кузьмич сердито отмахнулся и подал руку Николаю Кораблеву, встав от него на почтительное расстояние. Но тот, увидав своего любимого мастера, притянул его к себе, обнял, расцеловал, повернул кругом и рассмеялся.

— Эх, эх, Иван Кузьмич! Оплошал малость.

— Оплошал. Факт неопровержимый: душа нарывала. А и дружище мой оплошал — поглядите-ка. Степан Яковлевич, что ты там, как невеста, стоишь?

Степан Яковлевич прокашлялся и через плечо Ивана Кузьмича протянул руку.

— Вот где встретились, Николай Степанович. За две тысячи километров от столицы.

Николай Кораблев хотел было и Степана Яковлевича обнять, но сдержался, зная, что это совсем другой человек, не такой добродушный, как Иван Кузьмич, и, поздоровавшись с ним за руку, тепло заговорил:

— А Настя? Анастасия Петровна где?

— В Барнаул укатила. Вон куда. А у вас как семья-то? Нонче ведь все разлетелись, — сочувственно пробасил Степан Яковлевич.

Николай Кораблев прикусил нижнюю губу, как бы на что-то досадуя, и, не отвечая на вопрос Степана Яковлевича, продолжал:

— В Барнаул? Ох, далеко. Ну, ничего. Обстроимся, всех перевезем сюда. А Мишка? — вспомнил он попугая Мишку. — Неужели в Москве остался?

— Ну, нет. И его увезла. Ведь он чему научился. Поднимется чуть свет и орет: «Граждане, воздушная тревога!» Да ведь прямо в точности, как по радио. Вскочишь с постели, глядишь, ничего нет. «Ах, чтобы, мол, тебя разорвало». А он тебе в ответ: «Ах, чтобы тебя разорвало». Вот шутки какие стал откалывать.

Все весело засмеялись над «шутками» попугая. Но у некоторых рабочих еще кипела обида на Макара Рукавишникова, и кто-то из толпы зло, под общий хохот, кинул:

— А нам тоже дали попугайчика, да только шутки-то он откалывает больно злые.

Николай Кораблев неприязненно поморщился:

— Не надо, не надо, товарищи. Завод придется налаживать, а при таком отношении к директору это немыслимо. — И, увидав, как отрицательно закачал головой Степан Яковлевич, добавил: — Ну, что вы? Лошадь обучают, а он человек…

— Нет уж, — Степан Яковлевич нажал двумя пальцами кадык. — Лошадь — ее плясать можно научить, а пустого человека — чему? Он ведь какой было фортель хотел выкинуть в Москве — всех рабочих уволить. Нарком вмешался, сказал: «Как так? Рабочих без завода оставить? Да ведь это топор на шею!» Так что, — продолжал Степан Яковлевич, — не пойдет у нас с ним дело, и точка. Не пойдет.

Рабочие одобрительно загудели.

Из всего этого Николай Кораблев понял, что между Макаром Рукавишниковым и рабочим коллективом легла пропасть, через которую тому вряд ли перепрыгнуть. Но он знал и другое, основное, что завод надо срочно восстанавливать, и поэтому решил сегодня же связаться с наркомом и «уломать» его, чтобы главным инженером на завод назначили Альтмана. С этой мыслью, распростившись с рабочими, он направился было в контору, как вдруг увидел Надю и Варвару. Несмотря на холод, на Варваре был белый халат с открытой грудью. Она шла рядом с Надей, обняв ее, явно заискивающе, чего Надя по своей наивности не понимала. Подойдя к Николаю Кораблеву, Надя сказала:

— Николай Степанович, Иван Иванович ждет. Завтрак остынет.

— Жалуется Надюшка-то на вас, — пропела Варвара и потупила глаза, затем вскинула их. — Как вы без семьи тут, мы уже обе хотим поухаживать за вами… Не кушаете, не спите.

— Мне и одной хватит, Надюши, — сердито проговорил Николай Кораблев и повернулся к Ивану Кузьмичу: — Что ж, Иван Кузьмич, посмотрите городок. Народ тут любопытный. Да и давайте запрягать батюшку-Урал, — а придя к себе на квартиру, сел за стол и, поджидая Ивана Ивановича, который что-то замешкался у себя в комнате, подумал: «А может, я зря так с Варварой-то. Может, у нее ничего, кроме заботы, простой и человеческой, ко мне и нет? А я уж…» — И он спросил вошедшую Надю: — Чего Варвара сюда лезет?