Мария Прилежаева - Удивительный год

Владимир Ильич обрадовался:

— Удачная мысль!

И в Бобров из Подольска полетела телеграмма, спешно вызывающая Софью Невзорову с мужем. Софья Невзорова отсидела тюрьму, теперь в захолустном Боброве, Воронежской губернии, отживала срок высылки под гласным полицейским надзором; муж, Шестернин, служил в Боброве городским судьёй. Простой народ называл Шестернина «наш судья». Случай по тем временам исключительный.

Они прикатили немедленно и два дня прожили в Подольске. Два дня, полных воспоминаний, веселья, дружбы, купаний в извилистой быстрой Пахре и долгих, до ночи, разговоров об «Искре», о возобновлении партии. После этих разговоров Софье Невзоровой поручено было поехать в Нижний раньше Ульяновых, подготовить и собрать нужный народ для встречи с Владимиром Ильичем по поводу «Искры».

— Повезло нам, что вы нижегородка, Софья Павловна, весьма и весьма повезло! — пожимая на прощание ей руку, говорил Владимир Ильич. — До скорого свидания в Нижнем! Будьте осторожны, пожалуйста!

В Нижнем многим был известен собственный дом промышленника, купца I гильдии Феофилакта Семёновича Пятова, двухэтажный, на каменном фундаменте, шитый досками, с дубовыми дверями. Промышленник давно умер, и зять его Павел Иванович Невзоров, человек строгих и старозаветных взглядов на жизнь, скончался, выросли дети Невзорова, а дом на Полевой улице все звали по деду пятовским.

Полевая улица уходила одним концом в поле, была просторна и широка, мостовая зарастала травой, позади ухоженных, прочных домов стояли сады. Тихо, сонное царство. Посреди сонного царства дом Пятова выделялся оживлением и людностью. Так повелось, когда в доме выросли дочери Невзоровы — Софья, Зинаида, Ольга и Августа. Вначале соседи объясняли это просто: много молодых людей ходит к Невзоровым — невесты на выданье. Бесприданницы, правда. Когда умер дед, семью постигла финансовая катастрофа, в один день стали Невзоровы из богачей неимущими. Невесты обеднели. Зато хороши. Софья, как королевна, С горделивой осанкой и классическим профилем; в русском духе Зинаида — пышная, с дивной косой и затупленным носиком; совсем другая Августа, чернобровая, южная — неизвестно откуда в Нижнем, на Волге, и уродилась такая южанка. К таким невестам да чтоб женихи не ходили!

Потом стали замечать: что-то не так ходят к Невзоровым. Как «не так» — объяснить не умели, но не похожая на всё существование Полевой улицы шла жизнь у Невзоровых. Неясным, беспокоящим духом исполнен был старый дом купца Пятова, хотя по виду в нём всё как у всех: столовая с дубовым буфетом, небольшая зальца с зеркалами и мебелью в чехлах, мамашина спальня с киотом и перинами, комнатки сестёр. В этих-то комнатках и пряталась тайна, скрытая от обывателей улицы. То появится среди бела дня человек с чемоданом, видно, тяжёлым. А из дому уйдёт пустой. Спустя некоторое время одна из двух старших сестёр или обе, Софья и Зинаида, выйдут из подъезда, в тальмах, по моде тогдашнего времени, спокойные, обычные, и только если уж очень внимательно вглядываться, можно заметить, как тщательно запахнуты тальмы, будто что-то под ними спрятано.

В рабочих районах сестёр знают и ждут. Сёстры переправляют туда листовки, брошюры. Ведут среди рабочих кружки. Объясняют рабочим «Капитал» Карла Маркса.

Потом сёстры уехали в Петербург учиться и лишь в каникулы прибегали на старые явочные квартиры говорить о Петербургском «Союзе борьбы», учить рабочих марксизму.

Однажды заметили люди чужого человека на улице. Стоит против дома Пятова, глазами входящих обшаривает. «А ведь это сыщика к Невзоровым поставили», — пополз шепоток. Некоторые стали обходить стороной дом Пятова, особенно если сёстры на каникулах в Нижнем.

И как гром: в Петербурге арестовали двух старших.

Сюда, в дедовский дом, приехала Софья Невзорова с подольской дачи Ульяновых. Когда добивалась в Боброве у полицейских властей позволения на кратковременный выезд, писала в прошении, что к матери в Нижний, так и вышло. Вот он, Нижний. Вот дедовский дом на Полевой улице. Постарел. Краска облезла. Окна закрыты. Весь какой-то покинутый.

Одним духом взбежала Софья Павловна по чёрной лестнице. Кухарка вскрикнула, увидев молодых: словно с неба свалились! Софья Павловна впереди мужа торопливо шла по дому, ища мать. Горько её обидеть: в кои-то веки приехала дочь и в первый же вечер надо убегать из дому. Не в первый вечер, а сразу, едва выпив чаю с домашним калачом, наспех рассказав домашние новости.

— Мама, извини, после наговоримся досыта, а завтра у меня будут проездом друзья, известить надо кое-кого.

И исчезла. И о внучатах почти ничего не успела сказать. «Стало быть, то не оставлено. Не для матери, для своего тайного дела в Нижний приехала. Ни тюрьма не отбила, ни дети».

Мать посидела, сухо сжав губы, с морщинкой на лбу. Кликнула кухарку и, к великому её удивлению, отпустила на завтра на полные сутки в деревню к родне.

Софья Павловна в сопровождении мужа обходила по городу знакомых социал-демократов. Человек двадцать знала она верных людей по Нижнему Новгороду, интеллигентов и рабочих. Коротко: завтра в шесть, на Полевой, в доме Пятова…

И дальше. Колесила по городу.

А назавтра приехали в Нижний из Подольска Ульяновы. Устроились в нумерах. Привели себя в порядок и отправились прогуляться по городу. С печалью и радостью узнавала Мария Александровна, улицы. Многое переменилось в Нижнем. Не шутка — больше тридцати годов утекло. Стало шумней, суетливее. Провели трамвай вместо конки, появилось электричество.

Марии Александровне непременно хотелось показать детям мужскую гимназию на Благовещенской площади. Длинное жёлтое здание с флюгером на крыше, фонарями у парадного подъезда, — здесь, в этой гимназии, и служил Илья Николаевич, тут и квартира наша была, вон по фасаду окна Анюта, помнишь ли?

Марии Александровне хотелось постоять на Откосе, высоком, открытом, где всегда ходит ветер, — сюда в молодости прибегала она на свидания с Волгой. Хотелось пошагать, как шагала когда-то с маленькими Аней и Сашей по набережной, — так же длинными вереницами беззвучно тянутся вдоль Волги баржи, без устали бегает наискосок от Нижнего к селу Бору, попыхивая дымком, небольшое судёнышко, идут белые пароходы.

— Покой, — с лёгким вздохом сказала Мария Александровна, глядя с Откоса на Волгу, на голубеющие дымкой заволжские луга, озерца на лугах. Перед восходом солнца, когда заря заливает небо, эти пойменные луговые озёрца становятся розовыми.

— Покой. Три недели покоя. Да, Володя? — сказала Анна Ильинична.

Он кивнул. По его брызжущему оживлением взгляду, мягкой улыбке Анна Ильинична понимала, как ему хорошо, как благодарен он маме за эту поездку.