Леонид Волынский - Сквозь ночь

— Хоть бы женились, что ли… — говорит тонконогая, по-взрослому поджав губы. Беленькая молча вылезает и, сев на край фонтана, обувается.

Играть им почему-то больше не хочется. Взяв портфели, они уходят. К фонтану приближаются отдыхающие. Порывшись в кармане, мужчина достает пятиалтынный.

— Что ж, на счастье? — говорит он.

— Благо цена небольшая, — усмехается она.

Серебряные кружочки взлетают, падают в воду, медленно погружаются и, блеснув, ложатся на песчаное дно.

1956

— Ты деревья видел когда-нибудь?

Вадик призадумался. Нет, деревьев он никогда не видел, но сознаваться в этом ему не хотелось.

— А я, где скоростя у машины помещаются, знаю, — сказал он, подумав. — Мне мой папа показывал. Там такая палочка на руле, а на конце шарик, на нем все скоростя написаны, я знаю.

Папа Вадика был шофер, он третий год ездил на директорском «ЗИМе», а что было раньше, Вадик не помнил. Сережкин же папа был инженер по экскаваторам, они приехали сюда всего полгода назад, а прежде жили на Волге, и Сережка намерен был до конца использовать это преимущество. Пропустив мимо ушей насчет палочки с шариком, он сказал:

— Вот если б ты деревья хоть когда-нибудь видел, тогда знал бы небось.

— А я и так знаю.

— Знаешь ты… Они вон какие, повыше вашей машины.

— Может, скажешь, повыше крыши?

Сережа поглядел на крышу двухквартирного сборного дома, где они жили, и твердо сказал:

— Выше.

Но Вадик не растерялся:

— Может, скажешь, выше шагающего?

Шагающий стоял в голой степи за поселком, километрах в четырех. Он еще не шагал, его только монтировали. Его монтировал Сережкин папа с монтажниками. Шагающий был виден отовсюду, со всех концов поселка. На самом верху его трепыхался маленький красный флажок. Он был чересчур уж высокий, пожалуй повыше самых высоких деревьев. Сережка поглядел туда и, подумав, сказал:

— Деревья, они зеленые, понял? Как трава. И на них летом листья. А бывают еще елки, у них вместо листьев иголки.

Тут Вадик расхохотался.

— Елки-иголки… — повторял он, хохоча. Теперь ему стало ясно, что Сережка все дочиста выдумывает. Стихами только сказки рассказывают. Сережка явно попался. — Елки-иголки!.. — повторил он, нахохотавшись. — Иголками шьют, ха-ха! Думаешь, я не знаю…

— Да не такие вовсе иголки, — сказал Сережка, чувствуя, как рушится все. — Зеленые.

— Ох, зеленые!.. — снова расхохотался Вадик. Смеяться ему уже не очень хотелось, но он все же посмеялся и даже стал прыскать, будто его распирал смех.

У Сережки от обиды подступило к глазам. Он сглотнул и сказал:

— А видал ты хоть, как яблоки на деревьях растут?

— Елки, зеленые иголки, — нарочно повторил Вадик и, набрав горсть пыли, сдунул ее с ладони.

— А вишни? — не отступал Сережка.

— Какие еще вишни?

— А такие — красные, внутри косточка. Видал, нет?

Вадик набрал еще горсть пыли и сдунул ее очень медленно, чтобы иметь время подумать.

— А меня в воскресенье папа на машине катать будет, — сказал он в ответ. — Поедем подальше, где людей нет, и он там поймает суслика. Знаешь, как их ловят?

— А ты груши видал когда-нибудь?

— Груши-игруши, — небрежно сказал Вадик. — Грушки-игрушки…

Он набрал третью горсть и сдунул ее на Сережку.

— Ты чего пылью дуешься? — сказал Сережка.

— Грушки-игрушки, — повторил дурашливым голосом Вадик. — Ха-ха!

— А ты не дуйся пылью, — сказал Сережка, — а то живо по шеям надаю.

— Забоялся я тебя. Попробуй только.

— А вот и попробую.

Он подошел поближе и ткнул Вадика кулаком. Затем они сцепились, упали и стали кататься по сухой земле, пока не выбежала мама Вадика. Она разняла их и дала Вадику подзатыльник, а Сережке не дала. Это было несправедливо, и Вадик заревел. Мать увела его в дом и стала умывать под рукомойником, а он все ревел.

— Вот погоди, — сказала мать, больно утирая ему лицо, шею, уши и внутри носа (там было очень черно). — Вот погоди, придет отец, все расскажу.

— А чего он про деревья какие-то выдумывает, — сказал Вадик, всхлипывая. — И про елки-иголки всякие…

До ужина его в наказание не выпускали. Вечером же, когда он притворялся, что спит, мать тихо сказала отцу:

— Люди, Алеша, как люди живут, а нам, видишь, тесно в Майкопе стало. Нас понесла нелегкая. Мыслимое ли дело, мальчику пятый год, а он еще деревца живого не видал, какое оно. Мальчику витамины нужны, а он пылищу день-деньской глотает.

— Вон мандарины китайские в магазин привезли, — сказал отец. — Давала б ему.

— Намандаринишься теми мандаринами, — сказала мать. — Яблочка мальчик сроду не видел.

Отец вздохнул. Погодя он сказал:

— Сегодня мы с Николаем Фаддеичем в питомник ездили, насчет озеленения договариваться. Полторы тысячи саженцев вроде на поселок дают.

— Вырастет тут… — сказала мать.

— А чего же не вырастет? — сказал отец. — Тут, говорят, тополь очень даже хорошо расти может. И акация.

— Да уж хоть бы тополь… — вздохнула мать.

Наутро Вадик сказал Сережке:

— Грушки-игрушки, ха-ха… Ты тополь видел когда-нибудь?

— А меня в воскресенье папа вон куда возьмет, — сказал, как бы не расслышав, Сережка и показал в сторону шагающего. — На самый верх. Ты знаешь, чего оттуда видно?

Вадик уклончиво промолчал.

— Оттуда Москву видно, вот чего, — сказал Сережка.

— Не хочу я с тобой водиться больше, — сказал на это Вадик.

— Подумаешь, очень надо. Тебя-то небось на шагающий не пустят.

— А вот и пустят.

Вадик отбежал и запустил в Сережку комок земли, но промахнулся.

— А вот и пустят, елки-иголки! — крикнул он, прячась за угол дома.

Вечером он сказал отцу:

— Сережка хвалится, что его на шагающий пустят, на самый верх, а меня нет.

— Ух ты, великое дело, — сказал отец. — А нестрашно тебе будет на самом на верху-то?

В воскресенье отец подъехал с утра на машине. Машина в будние дни бывала серая, и на ней можно было рисовать пальцем, а по воскресеньям с утра — коричневая, как шоколадная конфета, и рисовать на ней уже невозможно было. Пока отец пил чай, Вадик влез внутрь, сел на шоферское место и подержался за руль. Сережка, стоявший как раз у дома, сразу отвернулся и стал пулять вверх комками. Вадик нажал на белый кружок, машина загудела. Курица, подошедшая было, перепугалась и дала деру, растопырив крылья. Сережка же продолжал пулять как ни в чем не бывало. Отец, выйдя из дому, сказал ему:

— Может, и ты с нами поедешь?

— Не, — ответил Сережка, хотя видно было, что ему очень хочется. Он пульнул комком в курицу.

— Ну, гляди, — сказал отец. — А то, может, поедешь все-таки?

— Очень надо… — сказал Сережка, целясь в небо. — Мой папа инженер, он вас все равно не пустит.

— Ишь ты! — сказал отец Вадика.