Леонид Волынский - Сквозь ночь

Андрей помолчал. Шофер тоже дунул на свой огонек и тихо сказал:

— Славная деваха… Прицепщица?

— Трактористка, — сдержанно ответил Андрей. — Краткосрочные кончила.

Оба опять помолчали, не глядя друг на друга. Шофер легонько вздохнул — видно, о чем-то своем. Андрею вдруг захотелось сказать ему что-нибудь очень приятное, но он ничего не мог придумать.

— Говорят, директор у вас толковый, — сказал он наконец.

— Ничего, — отозвался шофер. — На строительство нажимает. Шесть четырехквартирных на центральной отгрохали.

— У нас насчет этого пока слабовато, — сказал Андрей.

— Да-а… — протянул шофер — Теперь это, брат, тебе первая забота.

— Без крыши не будем, — сдвинул брови Андрей.

Он поплевал на огонек и притоптал окурок ногой. Хотелось продолжить этот разговор — мужской, немногословный, степенный. Но тут подошла Наташа.

Никогда еще она не казалась Андрею такой красивой — в нарядном платье, с потемневшими от воды волосами и росными капельками на порозовевших щеках.

Весной, когда они познакомились, на ней был замасленный ватник, штаны и большие резиновые сапоги; кончик носа у нее всегда был испачкан. И все-таки он угадал ее…

— Поехали? — сказала Наташа и, покраснев, обдернула прилипшее к ногам платье.

Шофер улыбнулся ей, снова легонько вздохнул и, надев кепку козырьком назад, полез в машину.

Через час они были на месте. Андрей постучал по крыше кабины. Они соскочили. Машина чуть дрожала от тихо работавшего мотора. Шофер стоял у открытой дверцы.

— Ну… — сказал он и широко размахнулся открытой ладонью.

Андрей подставил свою, и шофер молча потряс ее, глядя в глаза, и не надо было никаких слов.

Потом он протянул руку Наташе и, подмигнув, спросил у Андрея:

— По секрету можно?

Он притянул ее к себе, и Андрей вдруг испугался, что он ее поцелует. Но он не поцеловал ее, а только сказал громким шепотом, косясь на Андрея смеющимся глазом:

— А плакать в такой день запрещается. Ясно?

Она покраснела и улыбнулась. Через минуту пыльный шлейф бежал за машиной, и они смотрели ей вслед, будто она увозила что-то очень дорогое и близкое.

Потом они пошли по свежевспаханной земле и вскоре увидели палатки, и кухню, и бочки с горючим, и свой «С-80», стоящий в сторонке. Никого из ребят не было видно, только легкий дымок поднимался и таял над кухней.

— Ну, что говорить будем? — спросил Андрей, озабоченно вглядываясь.

Но говорить не пришлось. Едва они поравнялись с бочками, как из-за палатки наскоком вырвался Степка Вихорев, играя туш на своей гармошке, и сзади кто-то густо сыпанул зерном, и сразу стало шумно — ничего не поймешь. Зерна пшеницы летели со всех сторон, больно покалывая лицо, и сказать уже ничего было нельзя.

А потом все сидели между палатками, у разостланной на земле простыни. Андрей принес две поллитровки, давно ожидавшие своего часа. Степка Вихорев крикнул «горько», и все поддержали его. Бригадир сказал речь. Говорить для него было хуже смерти, но все же он выжал из себя несколько слов насчет будущей жизни, но под конец почему-то стал сбиваться на пережог горючего, и его моментально затюкали.

Откуда-то появились еще две поллитровки. Повариха Алевтина Петровна принесла дымящийся бишбармак, — все давно мечтали попробовать, с чем это едят. Ей поднесли двести граммов. Она неторопливо вытерла пальцы фартуком, взяла стакан, помолчала.

— У нас тут спокон веку свадьбы по осени гуляли, — задумчиво сказала она. — Меняете вы нам обычай… Ну и меняйте, — неожиданно улыбнулась она, — помогай вам бог. Нехай вся наша степная жизнь переменится!

Она единым духом опрокинула стакан, вытерла губы ладонью, подошла к Андрею, обняла его, потом Наташу. И Наташа, прижавшись к ее мягкой, теплой груди, подумала о своей матери, и слезы сжали ей горло. И Алевтина Петровна тоже заплакала, как на своей далекой свадьбе и на всех других, на каких ей приходилось гулять.

А потом плясали — и Наташа плясала больше всех — и долго пели песни — уральские, московские, украинские… Медно-красное, огромное солнце коснулось краешком горизонта, сплющилось и потонуло за степью, оставив после себя догорающий в небе пожар. Сумерки опускались на землю. Водовоз перепряг кобылу в бричку; пора было везти сменщиков в степь. И вскоре Андрей и Наташа остались одни. Куда-то исчез бригадир, и Алевтина Петровна спала в палатке за своей занавеской.

— Ну вот, отгуляли… — сказал Андрей и взял в свои руки Наташину маленькую жесткую руку.

И они пошли туда, где он сказал ей первые, самые трудные слова.

Это было ранней весной, среди чистого поля, на нетронутой, непочатой земле, когда он не ушел со смены, чтобы помочь ей управиться с разладившейся машиной. Теперь на том месте стоял небольшой стожок, — прежде чем пахать, ребята скосили вокруг траву.

Они легли на мягкое сено. Оно пахло медом и травой любистком и еще каким-то своим, ни на что не похожим, горьковатым степным запахом.

— А у нас в Санжарах и звезды вроде другие, — вздохнул Андрей, глядя в глубокое, бархатно-синее, мерцающее небо.

— «У нас в Санжарах», — тихо, повторила Наташа. — Вот они, наши Санжары… И Москва наша тут…

Он погладил в темноте ее голову и прижался губами к ее щеке — она была мокрая и соленая.

1955

— Стой! — отчаянно крикнул Усенов.

Полухин затормозил и выскочил из кабины. Нет, с прицепщиком ему явно не повезло. Усенов сидел у плуга на корточках, сдвинув на затылок ушанку. Из-под свороченного на сторону лемеха торчало что-то округлое, вроде репы, облепленное землей.

— Мечтаешь, — сказал Полухин, тоже присев на корточки. — Ворон ловишь, вот что.

— При чем тут ворона? — виновато пробормотал Усенов. — У нас Казахстане вороны нету.

— «Нету, нету»… — передразнил Полухин. Он поскреб репу пальцем. Расчищенная полоска тускло блеснула металлом. Он постучал — звук был тоже металлический. Осторожно разрыхлив землю, он нащупал по бокам репы две проушины, вроде ручек.

— Кувшин какой-то, понимаешь, — сказал Усенов.

— Кувшин не кувшин, — вздохнул Полухин, — а влетит нам теперь, будь здоров… Давай отцепляйся, — проговорил он, поднимаясь.

Достав из кабины трос, он осторожно продел его сквозь проушины и закрепил петлей на серьге трактора.

— Отойди, — сказал он Усенову. — А то еще шарахнет, костей не соберешь.

— Зачем шарахнет? — удивился Усенов.

— «Зачем, зачем»… — передразнил Полухин. — А может, это бомба какая-нибудь или мина, шут ее знает.

— При чем тут мина? — рассмеялся Усенов. — У нас Казахстане мина не бывает.

Полухин промолчал: и верно, откуда тут мине или бомбе взяться… Однако, влезши в кабину, свирепо крикнул: