Николай Кузьмин - Короткий миг удачи [Повести, рассказы]

Чтобы переменить разговор, он окончательно повернулся спиной к залу и спросил о журналисте, спутнике хирурга.

— Вот не люблю братию! — признался он, как бы извиняясь за свою неприветливость при знакомстве. — Ничего не могу с собой поделать.

Вадим Сергеевич молча прикрыл веки, в знак того, что все помнит и понимает его. Речь шла о давнем случае, когда один газетный корреспондент, писавший о соревнованиях за рубежом, объяснил хроническое отставание советских горнолыжников не чем иным, как трусостью на сложных альпийских супертрассах. Вадим Сергеевич читал этот отчет и знал, с какой обидой восприняли спортсмены несправедливый тот упрек. Он считался завсегдатаем соревнований горнолыжников, несколько раз вызывался быть врачом на базе и превосходно знал этих отчаянных людей, по существу играющих своим здоровьем, своей жизнью. Каждый учебный спуск, любая рядовая тренировка могли окончиться тяжелыми увечьями, если не гибелью, — ведь скорости на склонах, крутых, ухабистых, порой обледенелых, превосходили сотню километров в час. Бывая на соревнованиях, Вадим Сергеевич сам много раз спешил к месту падения и наспех, на живую руку накладывал повязки с шинами. Сломавшихся спортсменов спускали быстро в город, и там, в операционной, он долго, скрупулезно собирал изломанные кости, — тяжелый инвентарь, как правило, вел к сложным переломам.

Корреспондент, писавший о соревнованиях, конечно же, судил поверхностно и скороспело. И все же как сознавал Вадим Сергеевич, в отчете был затронут профессиональный недуг горнолыжников. Неторопливый и спокойный наблюдатель, он много раз бывал свидетелем того, к каким психологическим последствиям ведут жестокие падения на трассе. После лечения спортсменам приходилось убивать немало времени и сил, чтобы преодолеть в себе мучительный барьер и снова обрести свободное и вдохновенное владение умом и телом на самом трудном склоне. И часто, слишком часто он наблюдал, как слаб оказывался человек — страх был сильнее всех его усилий.

Перед глазами у него всегда была погибшая судьба Максимова, теперь немолодого и потрепанного неудачами, а некогда счастливого соперника самых известных, самых именитых. Седой сломался на знаменитой Стратофане, итальянской супертрассе чемпионов и самоубийц, сломался накануне зимних Олимпийских игр, когда в командах всех без исключения стран проводилась селекция окончательного состава участников.

Соревнования в Италии вошли в историю как «мясорубка»: из всех принявших старт до финиша дошла едва ли четверть. А ведь на Стратофане стартовали асы мирового спорта! Элита отдыхающих, собравшаяся той зимой на модном альпийском курорте, получила острое и пряное, незабываемое зрелище.

Русские горнолыжники за рубежом еще ни разу не были сильнейшими, и вся советская команда болезненно ощущала на себе общее пренебрежение зрителей. В отеле, где разместились участники соревнований, было шумно многоязыко, даже ослепительно, жадные до впечатлений зрители узнавали знаменитых лыжников, газеты много писали о французах, японцах, итальянцах и особенно о загадочном австрийце, который на протяжении вот уже нескольких лет блистательной спортивной карьеры всячески избегал шумихи вокруг своего имени, чем еще больше подогревал азарт пронырливых газетчиков. Репортеры, наводнившие в те дни высокогорный курорт, соревновались в искусстве добывания информации о жизни и привычках нелюдимого австрийца. И только русские не вызывали никакого интереса, при появлении любого из них не вылетали лихорадочно блокноты корреспондентов, не сверкали вспышки фотоаппаратов.

Однажды Седой был все же остановлен в холле бельгийским репортером, вертевшимся возле спортсменов. С бельгийцем постоянно находилась старая, отчаянно молодящаяся дама с измученным косметикой лицом, на котором вызывающе, словно бумажные цветы на свежей крышке гроба, рдели жирно намалеванные губы. Одевалась дама с такой ошеломляющей, рекордной роскошью, что о ее нарядах газеты писали, как о спортивных достижениях. Веселый польский фотокорреспондент назвал ее между своими «мадам Смерть», и под этой мрачной кличкой спутница бельгийца стала еще одной знаменитостью курорта.

Бельгийский репортер, на миг оставив свою закутанную в меха даму, окликнул Седого и с наигранной сердечностью вцепился ему в руку.

— Русский… Сталинград… Карашо!.. — затараторил он, не забывая зыркать глазами по сторонам: вот-вот должны были спуститься к ленчу обитатели королевских номеров бельэтажа.

Из-за его плеча «мадам Смерть» милостиво изобразила на своем обескровленном лице улыбку и, кивая из мехов, показала длинные лошадиные зубы, испачканные краской. Она только что вернулась с прогулки, на ее изобретательно уложенных волосах таяли снежинки, в снегу были и полы серебристой длинной шубы, — это являлось, как уже заметил здесь Седой, своеобразным шиком: небрежно подметать такою баснословно дорогой шубой землю.

За границей Седой был первый раз, впервые разговаривал и с иностранным журналистом, и все же он не обманывал себя насчет такого, казалось бы, лестного внимания прессы. Будь в этот час пооживленней в холле, его и не заметили бы ни этот шустрый, верткий, с глазами, как буравчики, ни эта его, с намазанными губищами… Так было и вчера, и позавчера, — из русских горнолыжников они не знали ни одной фамилии.

Выпустив руку Седого, бельгиец тут же забыл о нем и, развязно вертя пятками, отошел к даме.

— Бедные парни, — произнес он по-английски, не совсем правильно выговаривая слова, и в его быстрой, убегающей речи Седому послышалась откровенная насмешка. — Опять будут только в пятом десятке.

Взглянув на лицо русского спортсмена, «мадам Смерть» вполголоса обронила:

— Тише. Мне кажется, он все понял.

— Он? — репортер с улыбкой оглянулся. — Вы меня смешите, дорогая.

В огромных вертящихся дверях отеля показался австриец, тот самый — знаменитость, чемпион, победитель многих международных трасс, и репортер, скользя как по льду, полетел к нему навстречу.

Чемпион был в легких башмаках для бега, в свитере и шапочке, он возвращался с ежедневной пробежки. Простонародное лицо австрийца казалось утомленным, как после целого дня работы. Пересекая холл, он что-то ответил донимавшему его корреспонденту, и тот обрадовался, будто подарку, и немедленно застрочил в блокноте. Так уж велось в эти дни — газеты писали даже о причудах чемпионов. Об австрийце было известно все. Обитатели курорта знали, что каждый день, в любую погоду, он обязательно бегает около часа. Здесь его маршрут от отеля до «Фонтана дев» и обратно. Выступает австриец только на лыжах фирмы «Кнайсл». Сообщалось также о его снаряжении: перчатках, куртках, рейтузах, ботинках, даже об очках, не менее знаменитых, чем он сам, подарке не то какой-то кинозвезды, не то известного общественного деятеля…