Николай Кузьмин - Короткий миг удачи [Повести, рассказы]

— Ну, поправляйся. — Придерживая за полы наброшенный халат, он встал. — Я еще забегу. Тебя ж не скоро…

— Бывай! — Решетников чуть шевельнул покоившейся на подушке головой и приподнял ладонь. Скачков пожал ее без всякого усилия. В белье больничном, на больничной койке Решетников казался слабосильным, хотя всегда был мускулистым, будто литым парнищем килограммов на восемьдесят пять.

— И здорово-то, знаешь, не того… — попробовал Скачков утешить на прощанье. — Оно, конечно, хоть кого коснись, но все же…

— Иди, иди, — с усмешкой покивал Решетников. — У нас же знаешь: при любой погоде.

— Вот именно!.. Ну, будь здоров. Я как-нибудь еще зайду.

— Когда летите? Завтра? — Решетников беспомощно заозирался, пытаясь приподняться и лечь повыше. Скачков вернулся и подбил подушку. — Спасибо, Геш… А что, Сухой у вас так и не просыхает? Какую он вам штуку проворонил! А? Безногий бы забил.

Скачков уже не помнил зла: матч выиграли все равно. Представил пьяного, несчастного Сухого и — жалко стало.

— Что сделаешь? Кончаемся мы, Леха. Все кончаемся.

— Футбол-то не кончается!.. Ты обратил: какие пацаны растут! На воротах у вас стоял: откуда только взяли! И тот, по краю, — тоже ничего.

— Белецкий? Белецкий ничего. Играть будет.

— И здорово будет. А нашего усек? Как он мне выкатил на гол! Это же уметь, сообразить же надо… Вот будут пацаны играть! А? Куда нам!

Вот, самый стариковский разговор. Скачков опять присел на краешек. Вчера, когда домой летели и в самолете оказались рядом, Степаныч начал жаловаться, что надо бы набрать команду ребятишек, да некому их поручить. Похоже, он его сговаривал. А что, он взялся бы, — в неутомимых, как волчата, пацанах воспитывать уверенную мудрость стариков. Возьмется он, пожалуй. Они народ чудесный, ребятишки, и дело с ними у него пойдет.

— О тренерской не думаешь? — спросил Скачков, вставая.

— Да как сказать… Конечно, хорошо бы, да ведь не просто все. У вас Степаныч как — прижился? Он молодец старик, таких парнишек откопал.

— Ну побежал я. Будь здоров! — Скачков занес с улыбкой ладонь, Решетников свою подставил, — они ударили, тряхнули крепко, как будто расставались там, на поле, после финального судейского свистка.

— Так сколько там? — спросил Скачков, когда приехали, остановились у подъезда и он открыл легонько дверцу, чтобы при свете лампочки увидеть цифры на таксометре.

— Да что ты, Геш! — обиделся шофер. — Скажешь тоже!

— Брось, брось! — запротестовал Скачков. — Вот еще!..

— Ладно, давай тогда рублевку, что ли.

— Возьми вот… — Скачков вывернул карман и быстро сосчитал, что у него осталось. — Два… Сколько тут? Вот, два с полтиной. Бери, бери — нечего!

— Ну, спасибо, Геш! Бывай здоров! Летите завтра?.. Ни пуха ни пера. Болеть будем!

— Ладно, к черту, — суеверно проворчал Скачков, вытаскивая за собой из машины сумку.

Высоко вверху во всех окнах квартиры горел свет, и он только сейчас подумал о гостях и спохватился, как долго задержался после матча.

Дверь он отомкнул бесшумно, неслышно приоткрыл, но не успел ступить через порог, навстречу вылетела Клавдия, уже навеселе, нарядная, очень красивая.

— Приветик! — накинулась, не дав поставить сумку. — Ты попоздней не мог? Что случилось?

Из комнаты, откуда она выскочила, наплывал табачный дым, смеялись и галдели там подвыпившие гости. Скачков, устало поднимавшийся на плавном тихоходном лифте, с порога угадал тот ералаш в квартире, когда все за столом перемешались, пьют без тостов и курят, курят без конца, гася окурки где попало. Сама Клавдия была возбуждена, глаза блестели. Скачков догадывался, что завелись они еще все там, на стадионе, а сразу после матча расселись в несколько машин и к ним: шуметь, горланить, праздновать.

Стаскивая плащ, он объяснил негромко:

— Там, понимаешь, штука одна… Заехать пришлось в одно место.

Она не слушала и рылась в сумке, поставила ее на согнутое, облитое чулком колено. Бутылку она вытащила сразу, но больше ничего не находилось. Футболка полетела в угол, полотенце. Клавдия опустила сумку, в глазах ее, заметно удлиненных зачесанными наверх волосами, мелькнуло пьяненькое удивление:

— И это — все? Ты что, хозяин дорогой, не болен?

Ногой он отодвинул брошенную сумку, повесил плащ. Давно уж он не узнавал в ней ту, какой ее увидел в стайке восторженных поклонниц футболистов.

— Скачков? — позвала Клавдия, сердито дожидаясь объяснений.

— Ну… понимаешь? Так случилось. Парня я одного заломал, и надо было в больницу. Такое, в общем, дело.

Он был всегда не мастер говорить, да ей и не потребовалось больше. Недоуменно, медленно подняла она плечи:

— И что — ты все угробил на больницу? Хо-рош хозяин!

С бутылкою за горлышко, разгневанно свистя вокруг колен чешуйчатым, каким-то модным платьем, она отправилась на кухню. Скачков, нагнувшись запихнуть в расстегнутую сумку мятую футболку, невольно замер, загляделся. Вот в чем она совсем не изменилась, так это если глянуть со спины, — все та же длинноногая девчонка. «А! Ладно!» Он запихнул и снова застегнул, поставил сумку к стенке.

На кухне, присев на корточки, Клавдия рылась в холодильнике.

— Ведь ни черта же не осталось! Все как приехали, как навалились… Коньяк ты, кстати, мог бы и не брать, все прекрасно хлещут «российскую». У нас как раз отличная селедка… Ну, ладно, в общем. Как-нибудь! Идем, поздоровайся с людьми. Они так болели за тебя. Охрипли все!

Она сегодня не могла сердиться долго. Он понял, что на стадионе Клавдия получила все сполна: ее и узнавали, и разглядывали, показывали знакомым.

— А что, Маришка спит? — спросил он.

— Ну, Геш!.. — расстроилась опять Клавдия. — За твоей Маришей, слава богу, есть кому приглядеть. Иди же! Тебя ждут.

И потащила выставлять его, показывать.

Начиналось для Скачкова самое тяжелое. Все ждали от него, что он начнет трепаться, балагурить, душа компании и свойский в доску парень, а он… ему бы лечь сейчас, раздеться и никого не видеть. Спросил, не с сыном ли явились Звонаревы, но Клавдия тут рассердилась не на шутку, и он, умолкнув, обреченно потащился к гостям.

Появление его в дверях туманной жаркой комнаты, где столько наслоилось и качалось волнами вокруг разгоряченных, потных лиц, что он невольно сморщился, его возникновение на пороге взорвало всю компанию. Его тут ждали и томились и, рюмочку за рюмочкой, поглядывали на часы — ну где же, что не едет? Пока компания, воспрянув, толклась вокруг него и ликовала, Скачков, словно диковинная и желанная игрушка, передавался от одного к другому. В кутерьме приветствий, обниманий, поцелуев кому-то что-то бормотал, кому-то незаметно подставлял плечо, чтобы не дотянуться было пьяными губами до щеки, а сам приглядывался, кого это сегодня принесло, и никого почти не узнавал, — так, Звонаревых разве да одного или двоих еще, а остальные — черт их разберет! Кусок трибуны на дому!.. Он даже комнаты своей не узнавал — так все захламлено, перебуровлено. И дыму, дыму-то!..