Юрий Герман - Я отвечаю за все

— Весело живем! — вздохнул он.

— Вот погоди: напьемся — я еще реветь стану, — посулила Варвара. — Со мной вам, душка-морячок, чрезвычайно весело будет. Пошли танцевать…

— А я сумею?

— Ты только не трусь. Это не страшнее, чем морской бой.

Они потанцевали немного, Степанов вел дочь уверенно, красиво, по-старомодному элегантно.

— Ничего, есть еще порох в пороховницах! — сказала Варвара. — Старичок-старичок, а танцевать не разучился.

Невеселым взглядом она оглядывала ресторан «Волгу» — бывший «Гранд-отель». Длинный ряд зеленых колонн подпирал потолок, на котором были изображены сочной кистью художника плоды, овощи, гроздья, снопы, скирды на фоне садов и пашен, из-за которых восходило солнце. В центр солнца был ввинчен медного цвета крюк, на котором висела огромная люстра. Шесть люстр поменьше сверкали и переливались хрустальными подвесками возле колонн зеленого камня, знаменитого в Унчанске.

— Розовое и зеленое, — сказала Варвара. — Прекрасное сочетание. Даже под ложечкой сосет. И очень интересно — почем такая люстра?

— Центральная — сто восемьдесят тысяч, — не без гордости разъяснил метр и сделал лицо повесы. — Что теряться — деньги-то казенные.

Он налил Варваре и Степанову рюмки, коронами расправил накрахмаленные салфетки:

— Прошу кушать.

Варвара теперь разглядывала стены с пейзажами будущего Унчанска, такого, каким он представлялся архитектору.

— Здорово величественно! — сказала она наконец. — Стиль — люстра!

— Перестань, Варюха, — попросил Степанов.

— А тебе известно, что в области делается? — спросила она зло. — Ты, папочка, с корабля на бал пожаловал: отвоевался — и в особняк. А особняк этот, между прочим, дорогой мой папочка…

— Что? — тревожно спросил он.

— Ладно! — отмахнулась Варвара. — Потом когда-нибудь. А то я…

Не договорив, она взяла рюмку, подняла ее, посмотрела на свет и, веселя себя посильно, провозгласила тост:

— Ну, мой всегда юный, милый мой кавалер! За нашу действительно вечную любовь!

Он внимательно посмотрел на дочь — неужели заплачет? Но она улыбалась ему — его Варька, не такая, как нынче, а та, давняя, с растопыренными руками, в новом платье, с бантом, завязанным его неискусными в этом ремесле пальцами, вымытая, сияющая. И, глядя на нее, печально улыбающуюся, он вспомнил, как умела она сиять: и щеки, и губы, и глаза — все сияло, все выражало восторг, счастье бытия. Неужели никогда это не вернется? Неужели только полуулыбкой ограничится все ее будущее? И зачем оно тогда?

— Варюша! — позвал он.

Но она не слышала — думала. Думала и жевала семгу с хлебом, забыв про кутеж, про ресторан, про салаты и разные икры. Что попало, то и ела, ей ведь всегда было все равно, что есть.

— Тебе скучно? — спросил Родион Мефодиевич.

— Скучно? — удивилась она. И объявила: — Женюрочка наш. Смотри-ка, выбрался все-таки…

Евгений Родионович мешкотно подбежал, шаркнул, вытер влажное лицо душистым платком, сказал, что не будет им навязывать свое присутствие, тут знакомые, некоторое эдакое «квипрокво». И вновь, маясь, завздыхал.

— Да сядь, выпей! — велел адмирал.

Женя объяснил: едва они ушли, по телефону позвонил генерал Цветков из Москвы, сейчас восходящая звезда, тут случайно (он подчеркнул даже со свистом в голосе случайность, а не преднамеренность появления тут некоего Цветкова), там небольшая компания, вот он, Женя, с ними и оказался. И он пухлой рукой помахал куда-то туда, где «случайно» был генерал Цветков.

— Да ты не финти, — набряк вдруг Родион Мефодиевич. — Мы тебя и не зовем, нам самим тут неплохо.

— Я не финчу. Я нисколько не финчу, — довольно зло ответил Евгений. — Мне, конечно, дела нет, но я в дурацкой ситуации…

Он поправил галстук, повертел сытой шеей, потом выпил минеральной воды и бухнул:

— Здесь, папа, генерал Цветков случайно встретил Веру Николаевну и Любовь Николаевну. Они тут ужинают, понимаешь. И еще терапевт профессор Кофт из Главного управления. Но ситуация такая…

— Какая? — совсем сбычившись, спросил адмирал. — Какая такая ситуация?

— Мне наплевать, — бойко и даже фистулой прервал Евгений, — мне решительно наплевать, но она меня просила, чтобы эта тема до вашего Устименки не дошла.

— Что-о? — воскликнул Родион Мефодиевич. — Что это значит? Да что ж я — баба с базара, что ли?

И тут они оба — и отец и брат — увидели лицо Варвары. Она сидела неподвижно, попивая из большого бокала нарзан и вглядываясь в середину зала, туда, где танцевали. Лицо у нее было совсем белое, ничего не выражающее, но с какой-то горькой, внезапно возникшей складочкой между бровей, горькой и недетской, но еще и невзрослой, будто некий порог она сейчас перешагивала или на какую-то трудную ступеньку поднималась.

— Ты что? — быстро спросил у нее отец.

— Ничего. Пóшло! — с отчаянием в голосе сказала она. — Я знала, что она пошлая, еще когда Женька мне ее на улице показал в октябре, семнадцатого октября, я поняла — красивая, удивительная, но пошлая! Все пошло, — со страданием в голосе выговорила она, — ужасно пошло. Ведь его обманывать — пошло. Его нельзя обманывать…

— Прости, Варенька, но у тебя мещанский, домостроевский взгляд на вещи, — значительно прервал Евгений. — Вера Николаевна и Цветков — боевые товарищи. Их связывают фронтовые воспоминания. Они воевали в тылу врага…

Варвара смотрела на Евгения и слушала. Но он вдруг засбоил и сбился со своего значительного и солидного тона.

— Болван, — сказала Варвара, — ты же сам предупредил, что Устименко ничего не должен знать.

— Ах, да какое мне, в конце концов, дело! — жалким тоном воскликнул Женька. — Попал как кур в ощип…

Смешавшись под коротким и режущим взглядом отца, он быстро, ложкой, съел икру, будто по рассеянности, пояснил: «Иначе официант уволочет» — и убежал, обещав еще проведать родственников. А Родион Мефодиевич налил себе водки побольше и выпил залпом, как частенько делывал в последнее время.

— Они ведь у Володи сидели, с ним, когда ты там был? — холодным, безразличным тоном спросила Варвара.

— Кто?

— Генерал этот!

— Никакого генерала там не было.

— Значит, они сами сюда притащились?

— Перестала бы, — попросил Степанов.

— Нет, мне надо знать.

— Гулять они отправились, и в кино, — сердито произнес адмирал, — ну, а потом, наверное, случайно…

— Случайно? Вот так-таки вышли из дому и случайно встретили Цветкова?

Степанов положил ладонь на плечо дочери.

— Ничего, — сказала она, — сейчас пройдет. Наверное, я начинающая истеричка. И человеконенавистница. Налили бы вы, кавалер, своей даме стопака.

— А не достаточно?

— Между прочим, папочка, я уже взрослая и даже старая. За войну же очень привыкла к наикрепчайшим напиткам. Если не знаешь — то знай!