Юрий Гейко - Твой друг. Сборник по собаководству. Выпуск 3

Когда Катя впервые появилась с Найдой во дворе, дом замер, как перед началом сражения. До этой поры ни у кого из жильцов собак не водилось, и то, что ее завел не кто-нибудь, а Катя, соседи спокойно перенести не могли. Возмущение Катиной дерзостью было столь велико, что даже жильцы, давно не здоровавшиеся друг с другом, позабыли о прежних раздорах и оживленно советовались, что надо предпринять, чтобы добиться немедленного изгнания собаки.

Страсти подогревались еще одним обстоятельством: у девочки была в доме отдельная комната. У бабушки своя, а у Кати в другом подъезде — своя. Комната осталась Кате после смерти матери: на предприятии, где работала мать, помогли закрепить жилплощадь за сиротой. Жила девочка, естественно, с бабушкой, но за комнату исправно вносилась квартплата, и Катя иногда готовила там уроки.

Отдельная комната девочки не давала соседям покоя. Странным образом они забывали, что Катя из подростка скоро превратится в молодую девушку, выйдет замуж, обзаведется семьей… С появлением Найды страсти разгорелись пуще: теперь у девочки была не только своя комната, но и своя собака. И жильцы «сердитого дома» объявили Кате войну.

Справедливости ради надо добавить, что нашлись в нем и обыкновенные добрые люди: они-то и позвонили мне, чтобы рассказать эту историю. Потом в редакцию пришла Катя. Она оказалась худенькой светловолосой девочкой, аккуратно и просто одетой. Училась она в вечерней школе, а днем работала как ученица в школе-магазине. Катя показала мне все полагающиеся на Найду справки и, кроме того, четыре повестки: ее и бабушку четыре раза вызывали в товарищеский суд. Пойти туда они не могли: бабушка по болезни, а Катя из-за того, что вечерами занималась в школе.

Секретарем товарищеского суда была немолодая говорливая женщина с резким голосом. Она привычно разложила передо мною заведенное на Катю «дело». Там было три листка, в каждом из которых указывалось, когда именно щенок вел себя невоспитанно на лестнице: один раз в апреле, один раз в мае и один — в июне. Катя тут же привела в порядок лестницу, но в «дело» Найдину оплошность занесли. Был и главный документ: заявление соседей, возражающих «против наличия собаки, производящей шум».

— И вообще — это порочная девочка! — твердо сказала секретарь суда. — Она гуляет с собакой по двору в одиннадцать часов вечера. В такой поздний час! И с ней иногда мальчик. Тоже, представьте, с собакой. Нет, мы передадим дело о девочке в комиссию по делам несовершеннолетних. Пусть примут меры. Кроме того, мы сигнализировали в отдел народного образования о лишении бабушки прав опекунства, она не умеет руководить воспитанием девочки. Мы обязаны дать сигнал, соседка написала, что девочка грубит.

— Позвольте, — сказала я. — А вы поинтересовались, в чем именно заключалась эта грубость? Знаете ли вы хоть немного о Катиной жизни, о том, что отец бросил семью, когда Кате было шесть лет, а мать умерла, когда Кате едва исполнилось десять? Знаете, где и как девочка учится, кем хочет быть? Знаете хоть что-нибудь о бабушке, о ее здоровье, о том, что она сорок лет проработала у трепальной машины на ткацкой фабрике? Что вы можете рассказать о двух людях до того, как их судить?

Нет, ничего моя собеседница о них не знала и знать не хотела. Но сдавать позиции тем не менее не собиралась. А я, слушая ее жесткий голос, думала, что ей неизвестна еще одна подробность: я уже побывала у Кати дома.

Ох, эти путешествия в чужую жизнь — сколько их у меня уже было… Вот подъезд, в который надобно войти, вот и лестница с крутыми каменными ступенями… Откуда-то сверху доносится шум, громкие выкрики, что-то с грохотом падает, и, поднявшись, я вижу, как из двери, продолжая кричать и ругаться, вываливается на площадку вдребезги пьяный человек. Бабушкина квартира находится рядом. Я звоню, слышен короткий настороженный лай, потом старческий голос: «Тихо, Найда!» Лап умолкает, дверь открывается.

Бабушку зовут Феламида Кондратьевна, имя ей дали когда-то по святцам в деревушке, откуда она родом. Это щуплая, легкая в движениях старушка, говор у нее неспешный, со старыми русскими оборотами. Найда, обнюхав меня, вильнула хвостом и легла. Вышла в коридор соседка — разбитная веселая блондинка в пестром халатике. На все вопросы она беспечно отвечала: «Пож-жалуйста!»

— А что мне, если тут собака! Пож-жалуйста! — говорила она, поводя полным плечиком. — Я и заявление написала, что не возражаю, пож-жалуйста! Это в Катиной квартире возражают, хотя Найда туда и не заходит. А по мне пусть и в коридоре спит, от нее шума нет. Шум вот у кого… — Она показала на соседнюю квартиру. — Но это в счет не ставят, это им пож-жалуйста…

Как выяснилось, у бабушки никто из членов товарищеского суда ни разу не был. И когда секретарь суда продолжала громко перечислять мне бабушкины и Катины прегрешения, я была просто не в силах ее слушать.

Посудите сами: взрослые люди заседают в суде, который называется товарищеским, и толкуют о том, что могут отнять у девочки-сироты, а не о том, чем могут ей помочь. Они хотят лишить опекунства бабушку, забывая, что это единственный родной человек у сироты. Они всерьез, с горячностью говорят о том, что девочке незаконно передали на воспитание служебную собаку, но им и в голову не приходит обсудить, чем сами они могут по-доброму помочь воспитанию той же девочки, что могут для нее сделать, кроме вызова в суд со штампом на повестке: «Явка обязательна…»

Мне хотелось поговорить на эту тему и с председателем товарищеского суда, но секретарь сухо ответила, что связаться с ним очень трудно. Тем не менее вскоре поздно вечером раздался телефонный звонок: председатель позвонил мне сам.

— Мы тут собрались в рабочем порядке, все по поводу того же вопроса, — рокотал в трубке бодрый басок. — Вы где сейчас находитесь? Я мог бы быстренько подъехать и сразу все с вами обсудить. Мы уже подготовили решение в ветнадзор об изъятии собаки, и задерживать передачу решения не хотелось бы… Какой ваш адрес?

И тут, сознаюсь откровенно, я вдруг потеряла самообладание. Меня словно прорвало: я высказала председателю все, что думала по этому поводу. Бодрый басок озадаченно умолк. Некоторые из доводов поколебали моего собеседника. Но все же остановиться на этом было нельзя. И я решила отправиться на предприятие, где когда-то работала покойная мать Кати.

Комсомольским секретарем на предприятии была высокая, как баскетболистка, девушка в красном свитере, из рукавов которого высовывались длинные мальчишеские руки. Волосы у нее были подстрижены по моде, на ногтях блестел лак. Она выслушала меня, помолчала, потом попросила дать ей Катин адрес. Я ушла, несколько озадаченная неопределенным итогом этой краткой беседы. На всякий случай заручилась обещанием, что о ходе событий мне сообщат.