Борис Никольский - Белые шары, черные шары...

Иногда он спорил с Ритой, — его сердила та легкость, с какой она была готова отбросить результат, если он вдруг противоречил общей картине.

— Вот эту серию опытов я бы на твоем месте повторил… — говорил Решетников.

— Да зачем? Что тут проверять? — возмущалась Рита. — Из-за одного единственного несовпадения? Только время зря тратить. Все и так ясно.

— Это тебе ясно. А мне неясно. И твоим оппонентам, между прочим, тоже будет неясно.

— Разве что оппоненты окажутся вроде тебя… — ворчала Рита, но по тону ее он уже чувствовал, что она сдается, соглашается с ним.

В этот раз Рита только что закончила снимать показания счетчика и они вместе с Решетниковым обсуждали их, когда появился Мелентьев.

— Дмитрий Павлович, простите ради бога, — сказал он. — Я на одну секунду вас отвлеку. Алексей Павлович просил меня набросать отзыв на автореферат, который ним прислали из института Калашникова. Вот тут я написал коротенько, хотел бы, чтобы и вы взглянули… Вы, по-моему, знакомы с этой работой…

Решетников пробежал глазами листок, протянутый ему Мелентьевым.

— «…Заслуживает положительной оценки…» Так, так… — сказал он. — А работа ведь слабенькая, а, Петр Леонидович?

— Ну, это вы уж слишком резко, Дмитрий Павлович. Конечно, работа не бог весть что, рядовая, в общем-то, диссертация, но мы непременно должны ее поддержать…

— Это почему же?

— Дмитрий Павлович, я уверен, вы и сами прекрасно понимаете, почему. Не мне вам объяснять. Не случайно же реферат прислан именно к нам в лабораторию. Работа лежит в русле идей Василия Игнатьевича, и было бы странно, если бы мы ее не поддержали…

— Но работа все-таки слабенькая… И оттого, что автор ссылается на Левандовского, она не становится лучше. Зачем же нам поддерживать ее?

— Дмитрий Павлович, я защищаю не работу, я защищаю ее направление. Осуди мы ее, и это может быть неправильно понято. Кстати, ее научный руководитель когда-то тоже сотрудничал с Василием Игнатьевичем…

— Я знаю, он интересный ученый. И уверен, что он только по доброте душевной согласился поставить свою фамилию на этой хилой диссертации. А мы тоже по доброте душевной…

Он замолчал — он вдруг почувствовал, что произносит чужие слова. Интонации Новожилова звучали сейчас в его голосе. Он рассердился сам на себя: тогда, во время спора, ему казалось, он сумел найти верное решение, верный выход, а теперь он убеждался, что все не так-то просто… Уступка влекла за собой уступку.

— Митя, Петр Леонидович говорит совсем не об этом, вы не понимаете друг друга, — вмешалась в разговор Рита.

— Да, да, — обрадованный ее помощью, сказал Мелентьев. — Оставим в стороне качество диссертации. Она не лучше и не хуже многих других. Но дело сейчас не в, этом. Мы не можем ее не поддержать — это будет плохой прецедент.

— Петр Леонидович, я вас действительно не понимаю. Есть конкретная работа, и давайте говорить о ней…

— Нет, Дмитрий Павлович. Не думайте только, что я так уж беспринципен или снисходителен. Просто существуют вещи, которые важнее, чем чья-либо диссертация. Нам нельзя сейчас разобщаться. Мы все, для кого идеи и опыт Василия Игнатьевича еще что-то значат, должны поддерживать и защищать друг друга…

— Выходит, — уже сердясь, сказал Решетников, — сегодня мы похвалим слабую диссертацию только потому, что ее автор что-то такое слышал о Левандовском, а ее научный руководитель когда-то сотрудничал с Левандовским, а завтра зарубим интересную работу только оттого, что директор института, в котором она создавалась, некогда выступал против Василия Игнатьевича…

— Я не знал, Дмитрий Павлович, что вы воспитаны в евангельском духе, — с неожиданным сарказмом сказал Мелентьев. — Вы уже готовы и все забыть, и все простить…

— Петр Леонидович, вы прекрасно знаете, что я говорю о тех людях, с кем Василий Игнатьевич расходился в н а у ч н ы х взглядах. И к этим людям, кстати, он и сам относился всегда с большим уважением…

— Люди разные, Дмитрий Павлович. Простите меня, но вы еще молоды, вы многого просто не знаете. А ваш покорный слуга все испытал на себе. — Он грустно усмехнулся. — Противники Василия Игнатьевича не испарились. За примерами далеко ходить не надо. Небезызвестный вам товарищ Трифонов работает и процветает тут же, рядом с нами. И, кстати говоря, вы с ним раскланиваетесь при встрече — не правда ли? Прислушайтесь к тому, что я говорю, Дмитрий Павлович, дорогой… Нам нельзя разобщаться. — Мелентьев повторил эту фразу с настойчивостью человека, верящего, что он нашел панацею от всех бед. — Вы в своей лаборатории добились многого. У лаборатории есть авторитет. И это надо использовать. Надо не упустить момент. А то смотрите, что получается. Профессор Никитин выступил со статьей, где оспаривает положения последних работ Василия Игнатьевича, вы, конечно, читали эту статью; лаборатория Коростышевского усиленно доказывает активную роль мембраны, против чего категорически восставал Василий Игнатьевич, — вы это тоже знаете… А мы молчим. Мы терпим.

— Нет, отчего же, — вдруг сказала Рита. — Между прочим, вот здесь, — она постучала костяшками пальцев по счетчику, — кое-что накапливается…

Но Мелентьев словно не расслышал ее.

— А нужно бороться, — продолжал он. — И чтобы бороться, мы прежде всего должны поддерживать друг друга. Без этого ничего не выйдет.

— Работать мы прежде всего должны, Петр Леонидович, — сказал Решетников. — Работать. Мы и так ужасно много времени тратим на всякую суету.

Он смотрел сейчас на Мелентьева и с грустью думал о том, как прочно и незаметно оставляет прошлое на людях свою печать. Хотя в трудные для Левандовского годы Мелентьев вел себя достойно, все же тень тех лет лежала на нем. То, что осуждал он в своих противниках, он незаметно перенимал и сам… Наверно, нужно было быть таким человеком, как Левандовский, чтобы оказаться выше этого…

— Ну что ж, может быть, вам виднее, не знаю, — сказал Мелентьев. — Только поверьте мне, Дмитрий Павлович: мне очень дорого все, что делается в вашей лаборатории, и память о Василии Игнатьевиче дорога, и его имя. Так что все мои заботы только об этом.

Усталый, старый человек стоял перед Решетниковым. Видно, весь этот разговор дался ему нелегко, стоил немалых нервов. И сочувствие к нему шевельнулось в душе Решетникова.

— Я вас понимаю, — сказал он.

— А теперь вернемся к нашим баранам, — усмехнулся Мелентьев. — Что же мы решим с этим отзывом?

— Не знаю. Поступайте, как считаете нужным, — сказал Решетников. — Но я останусь при своем мнении.

— Может быть, мы спросим, что думает по этому поводу Маргарита Николаевна? — с галантным полупоклоном Мелентьев обратился к Рите. — Пусть нас рассудит женщина.