Галина Николаева - «Гибель командарма» и другие рассказы

Дорогой братка Сереженька! Здешняя шерсть лучше нашей, я купила пряжу и вяжу тебе носки к зиме. Только ты отпиши, куда послать. Скучаю я о тебе, Сереженька, и как ложусь спать, то каждый раз думаю о тебе и вспоминаю, как мы с тобой по дрова ездили и как в клубе выступали. Надеюсь скоро с тобой свидеться. Шлю тебе привет и желаю тебе удачи в твоих боевых и героических делах.

Кто-то подошел к окну.

— Валентина Ивановна! Вы не спите?

Валька увидела Митю.

— Я вам картошки принес горячей. Со своего огорода. Со сметаной.

Валька поела картошки и легла спать, свернувшись комочком под тонким байковым одеялом.

С гор дул ветер, яблони шумели за окном, и яблоки стучали об землю.

В лагере была мода на прозвища, и Алю Викторову прозвали «Альвик». Прозвище, скомбинированное из имени и фамилии, привилось к ней.

В этот день она проснулась позднее, чем обычно. Во сне она видела вчерашний вечер у костра: она плясала в сарафане, и где-то пели:

Она взмахивала рукой, из широкого кисейного рукава вылетали белые птицы — не то голуби, не то чайки. Блеснув белизной на солнце, они поднимались в небо и таяли в синеве.

Она проснулась с ощущением легкости и высоты. Над палаткой летали звуки горна — Ваня Шанин горнил на побудку.

«Это не голуби, это — горн», — поняла Альвик и быстро вскочила с постели.

В палатке было пусто, но кровати еще не были убраны. В открытую дверь виднелась сияющая голубизна неба, по-утреннему голубоватые вершины сосен, золотистый песок, дорожки, косые и резкие тени стволов. Слышно было, как возле умывальника смеялись и разговаривали девочки.

Альвик натянула трусики, закрылась большим полотенцем и вприпрыжку побежала к «девчонкиному умывальнику», отгороженному перегородкой из свежего теса.

Альвик бежала не потому, что торопилась, но потому, что не могла не бежать. Для того чтобы не бежать, а идти, Альвик необходимо было специально думать об этом и делать усилия. Она бежала к умывальнику и напевала:

Вчерашняя песня еще не выпелась до конца и просилась на волю.

Никелированные умывальники блестели, переливались голубизной и зеленью. Девочки плескались, смеялись, взвизгивали. Вода дробилась на крупные капли, и ближние кусты были влажными. Только листья волчьей ягоды не смачивались: незаметный воздушный пушок защищал их от влаги. На невидимых ворсинках лучились капли, крупные у кончиков листьев и мелкие, как серебряная пыль, у черенков.

Альвик тихонько взвизгнула, когда струи, словно живые, побежали по телу. В блестящей поверхности умывальника смеялось и щурилось ее скуластое черноглазое лицо.

— Митя сказал, что сегодня все пойдем за земляникой, потому что завтра приедут мамы. Чтобы нам было чем угощать. У тебя есть корзиночка? — спросила Катя. Влажная до пояса, стояла она под кустами и поворачивалась к солнцу то одним, то другим боком. — Я не люблю вытираться. Гораздо приятнее так сохнуть.

Умывшись, девочки побежали на линейку.

Вокруг трибуны золотистого теса росли гладиолусы, похожие на огненные языки, пенились белые флоксы и расстилался фиолетово-желтый ковер анютиных глазок. Плоская и мелкая, посыпанная песком канавка-линейка по квадрату бежала вокруг трибуны, желтая в зеленой траве.

Альвик встала на свое место на линейке, пощупала босыми ногами прохладный песок, поправила галстук и замерла по команде «смирно». Не шевелясь, но щурясь и улыбаясь от удовольствия, она слушала, как рапортуют вожатые дежурному по лагерю, а дежурный — начальнику лагеря — Мите Долинину. Митя стоял на трибуне строгий, смуглый, в ослепительно белом кителе. Настоящие ордена блестели у него на груди. Обычно он не носил их, но на линейку всегда приходил в кителе с орденами, и от этого все делалось еще интереснее, все было «как настоящее».

Процедура рапортов доставляла Альвик неизменное удовольствие. Ей нравился неподвижный строй пионеров, нравились четкие шаги, которыми подходили рапортующие вожатые, нравилось то, что вожатые как-то особенно твердо и красиво отдавали салют, нравились значительные лица и веские слова рапортов.

Но самый интересный момент наступал тогда, когда Ваня высоко поднимал ослепительный, брызжущий солнцем горн и горнил в самое солнце.

Тогда по канату белкой взбегал на высокую мачту красный флаг.

И вот уже он вьется над лагерем, ярко-алый на голубом небе.

— Лагерь, вольно! — глубоким, сильным голосом командует Митя, и кажется, даже сосны начинают радостно качать ветвями.

Линейка приносила Альвик ощущение радости и подтянутости, и след этого ощущения сохранялся на весь день.

После завтрака к Альвик подошел Ваня Шанин. Его круглое лицо было смущенным, но светлые глаза в упор и не мигая смотрели на Альвик.

— Альвик, — сказал он, — это тебе.

Когда он говорил, то между верхними зубами показывалась дырка — зубы Ваня выбил, катаясь с гор на лыжах.

Он сунул Альвик записку и ушел.

В записке красивыми буквами было написано:

«Если ты меня любишь, то я тебя тоже люблю. Тогда давай дружить. Под дружбой я понимаю — все делать вместе и помогать друг другу».

Альвик смотрела на записку, озадаченная и заинтересованная. Зачем он написал это? И почему у него был такой смущенный, даже испуганный вид?

Альвик не знала, что нужно делать в таких случаях, и побежала советоваться к Насте.

Настя училась в одном классе с Альвик, но была на четыре года старше. Настя всегда писала и получала записки и всегда была в кого-нибудь влюблена. Судя по Насте, Альвик думала, что любовь заключается в писанье записок и в постоянных объяснениях на разные темы.

Настя сидела возле палатки и пришивала бант к блузке. Она была полная и белая. Вид у нее был счастливый и многозначительный. Она перекусила нитку и таинственно сообщила Альвик:

— Мы объяснились… Я ему говорю: «Почему ты ко мне не подошел, когда я стояла на кухне?» А он говорит: «Я шел рыбачить, у меня в банке были черви, а ты боишься червей». А я ему говорю: «Ты мог поставить банку на землю». А он мне говорит: «У банки плохая крышка, и черви могли бы расползтись». А я ему говорю: «Значит, тебе твои черви интереснее меня?» А он говорит: «Ничего подобного».

— Вот, — сказала Альвик и протянула Насте записку.

Настя прочла записку и авторитетно заявила:

— Значит, он тебе официально объяснился. Теперь ты тоже должна ему объясниться. Знаешь что? Давай напишем ему ответ стихами!

— Стихами?!

— Да. Взрослые всегда так делают. Мирон Семенович из спиртзавода пишет моей маме во-от такие стихи. — Настя развела руками. — Я сама читала. Стихами гораздо интереснее. Ты какие знаешь стихи?