Аскольд Якубовский - Квазар

Первым всегда просыпался петух. Он был скверный, гадкий волокита, но дело свое — орать по утрам — исполнял. Уже в четыре он хрипел свое «куреу», мотая облезшей от несдержанной жизни головой. Орал не переставая, без устали, словно в него был вделан электрический моторчик. Иногда от усердия и слабости в ногах он сваливался с наседел и кричал, сидя на земляном полу. Куры, переговариваясь и топчась роговыми лапами, роняли на своего коллективного супруга горячий помет.

Затем просыпалась Наталья. Она поднимала голову, тревожно взглядывала и сразу видела волнистый отсвет шкафа и холодное пятно электрического чайника на столе. Наталья слушала утренние звуки и медленно входила в себя.

…Доносился слабый крик петуха, сопел во сне и сучил ногами по своему обыкновению Мишка. Брат его ворочался в кухне на визгливой кровати.

Визг шилом лез в уши.

В смежных комнатах спали квартиранты. В одной громко и дружно похрапывали и постреливали носами, в другой не то бредили, не то вели осмысленный утренний разговор.

Но главное — дом…

Наталья особо прислушивалась к нему. Она знала: дом живет скрытной жизнью. Вот он спорит с ветром, дребезжа приотставшим железным листом… Вот замолчал, вот снова заспорил… Вот чешет свои бока о тополевые ветки… Стих.

Теперь Наталья обдумывала предстоящий день, делала ближнюю и дальнюю закидку. Рассчитывала, соображала, чертила план.

Кур следовало подкормить картофельным пюре с рыбьим жиром — авитаминоз, перья лезут. Петуха нужно обмакнуть в холодную воду и посадить под чугун на весь день, чтоб остыл, не шатался бессмысленно, не тратился на чужих кур. Да и вообще пора менять петуха — износился.

Огород нужно крепко полить и обильней всего редиску и укроп. Самое время продать — у других редиска отошла, а укроп еще не подошел.

Нужно сготовить завтрак, постираться, нужно вскопать землю под помидоры. Нужно то, и другое, и третье. Все самой. Мужики чо? Обуза, пустые, бесхозяйственные люди. Ишь, сопит. Муж… Хозяин… Тьфу!..

Наталья откинула одеяло и опустила ноги, худые, в темных узловатых жилах. Поймала ими войлочные тапочки и как есть, в одной рубашке, с распустившимися желтыми космами, пошла. В кухне надела шлепанцы на микропорке, в сенях сменила их на другие, расхожие. Вышла на крыльцо. Остановилась. Глубоко дышала приятным воздухом, пила его. Потом умылась у прибитого к забору летнего умывальника. Холодные брызги попадали на угревшуюся за ночь кожу. Наталья переступила с ноги на ногу, ворча: вот черт! Вернулась в дом накинуть домашнее платье.

И — началось.

Ходить не спеша и плавно нельзя было. Нужно торопиться, нужно делать все разом, поскольку одно цепляется за другое и тянет за собой третье.

Поставив греться воду, Наталья бежала в курятник, щупала кур и выбрасывала их за дверь. Те, отряхиваясь, шли завтракать пшеницей. Петух, черт ободранный, прошмыгнул мимо рук и футбольным мячом заскакал по грядам к соседским курам.

А Наталья уже мчалась в дом и, быстрехонько начистив картошки, поставила ее вариться. И тотчас в огород, волоча за собой тяжелый шланг, словно укротитель удава. Положила его в гряды.

Вода заплескалась, заговорила, поднимая жирную пыль, подтапливая фиолетовые бугорки редисок, их серую, колкую ботву.

А на рассыпанную пшеницу уже налетели воробьи. Шумят, радуются — дорвались. Швырнув в них горстью земли, Наталья стала дергать утреннюю прохладную редиску.

— Чо горит там? — заорал, выходя на крыльцо, Мишка. Помят, взъерошен.

— Убери хоть раз в жизни!

— Еще чего! — Мишка, шлепая тапочками и почесываясь, спешил по неотложным утренним делам.

Наталья летит в дом.

— Убрал, — говорит ей Юрий. Этот всегда свеж и улыбчив. Он чем-то похож на молоденький огурчик, когда его нашаришь в шершавых листьях, и Наталья нет-нет да и взглянет на деверя.

Юрий выходит на середину двора в одних трусах и, кряхтя, вздымает чугунную гирю, а Мишка считает: раз, два, три…

Потом берет с гряды шланг и обливает Юрия водой с головы до пят. Тот вертится, трет себя ладошами, гогочет, жеребец стоялый!

Солнце появляется промеж тополей. Курится роса. Выходят сонные квартиранты. Долгоногая, как циркуль, почтальонша приносит газеты и письмо от деверя Яшки с обратным адресом на какой-то Байкит. Наталья жарит картошку и заливает ее яйцами.

Завтрак… Мужики жадно хрупают редиску — своя, даровая. Цепляют на вилки яичные солнышки и отправляют их в рот. Потом пьют чай и говорят о Яшкином письме и международной политике.

— Дурни-и! — кричит им Наталья в дверь. — Лопайте скорее да на работу!

А те дуют в кружки и гадают, мудро покачивая головами, куда брата Яшку занесут черти на следующий год и будет ли война. Решают — то и другое совершенно неизвестно.

Слава богу! Сбыла обоих. Теперь день становился шире, но работы все прибывало и прибывало.

Перегнав белье на один раз, она сходила на базар. Заглянула и в овощной магазин. Вернувшись, опять дергала редиску, мыла ее и связывала в пучочки. Редиски горели на солнце красными лампочками. Сложив их в таз, Наталья заторопилась обратно. Но устроилась не в торговых рядах, как все, а на самых ступеньках овощного. Кричала пронзительно:

— А кому, кому редиски-и-и-и…

Первыми явились дети и собаки, жадно глядели в таз. Потом пошел народ вполне платежеспособный — взрослые.

— Это разве редиска, — говорили женщины. — Это же редисочные лилипутики. Почем?

— Обыкновенно.

— Ни стыда, ни совести!.. Пучочек — глядеть не на что…

— Какой уж у них стыд…

— А вот редиска свежая-я-я… — кричала Наталья. Она терпеть не могла женщин.

Эти нервные чьи-то жены ругались из-за каждой копейки. Мужчины лучше, щедрее. Но редиску покупали хорошо, и минут через десять — пятнадцать Наталья уже шла обратно с пустым тазом, к которому прилипли обрывки листьев и огородная грязца.

Наталья спешила, почти бежала, чтобы только взглянуть на дом, чтобы убедиться, все ли в порядке.

Дом стоял молчаливый, насупленный. И хотя на дворе гремела цепью здоровенная собака, дом Наталье казался сиротливым и беззащитным.

Он раскалился, тихо потрескивал под солнцем. Охватывала жуть, — вдруг искра или, не дай, господи, супротивник какой спичку подсунет. Она вбежала во двор, оглядываясь, принюхиваясь — не дымит ли?

Все было в порядке. Она вздохнула с облегчением и начала уборку.

Сняв платье, скребла и мыла, устраивала на полу наводнения и осушала их выкрученной тряпкой. Трещала, разламывалась спина. Гудели пчелы в руках и ногах.

Вымыв полы, Наталья вышла на крыльцо и выплеснула грязную воду. Потом одновременно кормила собаку, готовила обед, полола грядки и собирала розовые яйца, просвечивающие, еще хранящие живое птичье тепло. Она тихонько, одно к другому, клала их в корзину — за яйцами к ней потребители шли сами, вечерами настойчиво торкались в калитку.