Вячеслав Шугаев - Избранное

Девочка Алена заплакала еще горше, увидев счастливых детсадовцев. Она прямо-таки умывалась слезами и говорила:

— Да-а, Сашка! Из-за тебя все. Они все посмотрят не напополам. Без мороженого обошлись. И младшая группа посмотрит, и старшая. А мы, а мы-ы? Хоть и старше старшей и даже подготовительной старше, ничего не увидим…

Сашка Деревяшкин молчал, и девочка Алена удивилась сквозь слезы: почему он ее не жалеет и не уговаривает. Она попридержала слезы и оглянулась — Сашки не было. Девочка Алена старательно потерла глаза, из-под ладошки оглядела всю Конную площадь — Сашка Деревяшкин исчез.

Вдруг она услышала совсем рядом громкий шепот:

— Алена! Стройся быстрее!..

«Ах вот что!» — хотела удивиться девочка Алена, но удивляться не было времени. Оказывается, перед тетенькой-билетершей выстроилась еще одна колонна, но уже бывших детсадовцев, которую Сашка собрал и организовал, пока девочка Алена ревела. Бывшие детсадовцы как один потратили свои гривенники на ириски, на красненьких леденцовых петухов, на палочки желтой серы, на кедровые орехи и, конечно, на мороженое. Колонна эта не пела, зато дружно чмокала, обсасывая леденцы и ириски, громко жевала серу и весело шуршала обертками эскимо. Сашка Деревяшкин скомандовал:

— Хватит жевать! Запевай!

Колонна бывших детсадовцев запела:

Запела так громко и весело, что тетенька-билетерша зажмурилась, заткнула уши, помотала головой и закричала:

— А ну, живей проходите! Всех зверей перепугаете! А воспитательница где?

Сашка Деревяшкин махнул рукой на какую-то тетеньку, идущую сзади, и будто бы позвал ее:

— Марья Антоновна! Марья Антоновна! Быстрее! А то не пустят нас!

Но билетерша устало вздохнула и устало приказала:

— Живо, живо. Никуда ваша Марья Антоновна не денется.

Бывшие детсадовцы мгновенно разбежались, рассыпались по зверинцу. Лишь девочка Настя сказала грустным, тихим голосом:

— Саша, мы очень нехорошо поступили. Надеюсь, ты понимаешь это? Давай больше так не делать. Я, например, обещаю: никогда, никогда в жизни не буду покупать ириски, даже если никуда никакого билета не надо.

Сашка Деревяшкин обиделся:

— Ну и выходи назад, раз стыдно. Чего же тогда пошла?

Девочка Настя возразила:

— Но ведь это в первый и последний раз. Я же слово даю. Притом важно понять, Саша, что так больше делать нельзя.

— Привет! — сказал Сашка Деревяшкин. — Привет тебе! Бежим, Алена!

И они побежали. Остановились у клетки льва. Долго молчали, разглядывая его. Наконец девочка Алена вздохнула:

— Жалко его, правда? Худой такой, бедненький.

Лев действительно выглядел неважно. Он так отощал, что мослы чуть ли не прорывали шкуру, шерсть свалялась, посерела, желтые тусклые глаза ввалились и нет-нет да заволакивались слезой — видимо, лев в эти минуты вспоминал вольную жизнь или своих стареньких родителей, потерявших единственного сына.

Сашка Деревяшкин тоже вздохнул и, подражая отцовскому голосу, сказал солидным баском:

— Возить возят везде, деньги берут, а накормить толком не могут.

— Конечно! — тоже солидным голосом заговорила девочка Алена. — В поезде едут, у них же столовой там нет. Вот жалко, звериных самолетов нет. Там хоть завтрак дают. Я летала на самолете, так меня два раза кормили. Им бы так, правда, Сашка?

Девочка Алена прижалась к прутьям клетки и сказала льву:

— Бедненький львушечка, тарапушечка. Я тебе хлеба принесу, масла, мама халвы купит. Хочешь?

Лев не ответил, а Сашка Деревяшкин продолжал рассуждать:

— Возят и возят. Оставили бы у нас, все равно зоопарка нет. Уж мы бы откормили.

— Конечно, — опять солидно, по-взрослому согласилась Алена. — Витаминок бы для аппетита давали, книжки бы им за едой читали. Чтобы лучше ели. Правда ведь?

— Нет, не оставят нам. Видишь надпись: передвижной зверинец. Уж не могут у нас зоопарк сделать. Вот бы здорово было, да?

Пока девочка Алена и Сашка Деревяшкин ели мороженое, ходили по зверинцу, дед Пыхто очнулся на своем крылечке, выскреб из бороды пауков и козявок, трубку спрятал под порог, вскочил и с хрустом потянулся:

— О-ха-ха! Эй, пыхтята! Подать плащ, накомарник и любимую клюку!

Семеро пыхтят бесшумно выскочили из-под крыльца и наперегонки бросились к сараю, где у деда Пыхто был гардероб: на плечиках висели плащи, телогрейки, кацавейки, душегрейки и дюжина разноцветных косовороток. Пыхтята нашли брезентовый дождевик, накомарник с черной, густой сеткой, березовую палку, обливаясь по́том, высунув тоненькие, красные язычки, помогли деду Пыхто одеться.

Он завернулся в плащ, в накомарник затолкал бороду и голову, поверх него нацепил соломенную шляпу и ткнул березовой клюкой в бок Пыхт Пыхтовича.

— Бра-атец Пыхтоша! — тоненько пропел дед Пыхто. — Дом на тебя оставляю! Смотри, чтоб ни крошки не пропало, ни капли не упало.

Пыхт Пыхтович как всегда промолчал, только быстрее зашевелил грязными пальцами босых ног: понял, мол.

— То-то. — Дед Пыхто еще раз ткнул брата клюкой в бок.

— А ну, пыхтята! Смотреть в оба! — Дед Пыхто подбоченился на крыльце, картинно оперся на палку. — Как выгляжу? Хорошо или плохо?

— Хорошо, хорошо! Дальше некуда, — дружно запищали пыхтята.

— То-то. — Дед Пыхто спрыгнул с крыльца и бодро зашагал в город.

Он разыскал девчонку и мальчишку, недавно пробежавших мимо его избушки. Дед Пыхто увидел их возле клетки льва, подкрался к ним, подслушал разговор. «Так, так, так! Зоопарк захотели? Будет у вас зоопарк! Ох, помаетесь, ох, поплачете. — Дед Пыхто подпрыгнул от радости. — Ох и шум будет, ох и гам! А тут уж без меня не обойтись!» Он побежал на почту и сочинил телеграмму: «Африка. Срочно. День и ночь мечтаем о вас, дорогие звери. Приезжайте в Сибирь, милости просим. Ждем не дождемся. Девочка Алена и мальчик Сашка Деревяшкин».

Телеграфистка спросила:

— Куда в Африку-то? Африка большая.

— Куда надо. Куда написано, туда и посылай.

— Дело хозяйское. Не мне бегать адресата искать.

— То-то и оно, что хозяйское. — Дед Пыхто вспотел под накомарником и сдернул его.

— Ах! — вскрикнула телеграфистка, ослепленная его рыжей бородой. — Вы кто?

— Дед Пыхто.

Телеграфистка снова ахнула, сразу села за аппарат и отстучала телеграмму в Африку.

— Ой, дед! Ой, Пыхто! — вскрикивала телеграфистка.

— Бывала у меня? — спросил дед Пыхто.

— Бывала, бывала. Во втором классе училась. На манную кашу до сих пор не гляжу, — телеграфистка нервно захихикала.

— А я только ее и могу есть. Зубов-то не осталось, — грустно вздохнул дед Пыхто, но тут же спохватился. — Но силы еще есть! Есть! Еще обо мне услышите! — Грозно закричал он и вышел вон.