Вячеслав Шугаев - Избранное

Медвежонок не переносил, когда к нему обращались умильно-уменьшительно. «Тоже мне. Мишу-ля. Прямо сахарный сироп, а не медведь!» Но он сдержался, недовольства не высказал, а печально и тихо сказал:

— Называй нас, пожалуйста, паря Михей и паря Ваней. Мы теперь, веселые попрошайки. Но пока нам грустно. Маковой росинки во рту не было. А у пари Ванея всю ночь зуб болел. Может, найдешь ему ириску на больной зуб? Очень помогает.

— Миленькие вы мои! Пойдемте быстрее. Еще и чай, наверное, не остыл. Ириски есть, пироги есть. Вообще, все, что есть, то и съест.

В квартире медвежонок и слоненок положили котомки, палки, балалайку с рожком в уголочек, за обувной ящик, и прошли на кухню. Медвежонок на цыпочках, осторожно раскачиваясь, вытянул нос, приблизился к плите.

— А что у тебя в кастрюле, Алена? Можно, я посмотрю?

— Можно, можно. Суп там.

— А в холодильник можно заглянуть? Интересно, как вы живете?

— Можно, можно.

— Пробовать все можно?

— Все, все.

Вскоре они разрумянились, повеселели.

— Спасибо, Алена. Мы к тебе еще придем. Если, конечно, не возражаешь.

— Хоть каждый день. А знаете что? Оставайтесь у меня жить.

Алена вдруг вытаращила глаза, лицо вытянулось и окаменело.

— Ой!

— Что с тобой?

Алена стала колотить себя кулачками по лбу и реветь:

— Противная я, противная! Уже пригласила жить жирафов. Я же не знала, что вы так ходите! А мама не разрешит и вас и их держать!

— Нас не удержишь. Ты не плачь. Мы ходить должны, попрошайничать. Мы в стогу живем, на полянке. Судьба у нас такая, а с судьбой не поспоришь.

Алена не слушала их и все плакала, плакала.

Медвежонок наклонил голову:

— Кувырк, паря Ваней?

Они кувыркнулись десять раз подряд.

Алена не заметила, как высохли слезы:

— И я! И я! Можно?

— Давай!

Вместе они перекувырнулись еще десять раз подряд. Потом медвежонок дернул плечиком:

— Попл, паря Ваней?

— Попл, паря Михей.

— И я попл! И я попл! — закричала Алена. — А что это такое?

— А вот что! — Медвежонок схватил балалайку, а слоненок рожок, и они ударились в пляс:

Алена взмахнула платочком, и-и-и! — пошла, пошла, пошла!

Плясали до упаду. Когда упали, пришли соседи с первого этажа.

— У вас что, полы перестилают?

— Нет! У нас пляшут!

— А если у нас потолок обвалится?

— Будете по потолку ходить. Ой, извините! Совсем заплясалась!

Медвежонок и слоненок стали прощаться:

— Так мы еще придем, Алена?

— Обязательно!

— Ну, пока. Кувырк-попл!

— Кувырк-попл! Не забывайте, а!

— Живы будем, не забудем.

Березовая роща тем временем опустела — звери разошлись по домам. И жирафы, устав ждать Алену, потихоньку двинулись ей навстречу.

Девочка Настя привела тигра Кешу…

— Проходите, пожалуйста, располагайтесь. Чувствуйте себя как дома.

Кеша вытер лапы о половичок, мягонько, неслышно скользнул в комнату.

— Постараюсь.

— Простите, Иннокентий… Не знаю вашего отчества?

Кеша смущенно, растроганно замурлыкал.

— Пустяки. Зови просто Кешей. Я привык.

— Нет, я не могу. Уж, пожалуйста, скажите. Вы старше меня, а старших надо звать по имени-отчеству. Во всяком случае, я всегда так зову. Даже маму с папой.

Кеша замурлыкал еще смущеннее:

— Степаныч я, Иннокентий Степаныч. Уважила ты меня, сильно уважила. Никто и никогда не величал меня. Да я теперь лоб за тебя расшибу, с любого, кто обидит, семь шкур спущу! Давай дружить!

— С удовольствием, Иннокентий Степаныч. А сейчас я вас чаем напою. Вы как любите: с вареньем, с медом, с сахаром?

— С мясом. Я всегда пью чай с мясом. С молодых лет, понимаешь, привычка у меня такая.

— Удивительно! И вкусно?

— Пальчики оближешь!

Девочка Настя достала из холодильника большую баранью кость и положила рядом с самоваром. Они пили чай и беседовали.

— Пейте еще, Иннокентий Степаныч. В Сибири чай любят. Много пьют. Так что привыкайте.

— А я ведь, девка, земляк твой. Тоже сибиряк. Почти сибиряк. Уссурийский тигр. Батя у меня беспокойный был. На одном месте подолгу не сидел. Все счастье искал. Ну, и махнули мы в Африку всей семьей. Хорошо там, где нас нет. Жара, вода стоячая, желтая. Разве со здешней сравнишь. Ну да, слава богу, снова в родных краях. Плесни-ка мне еще каплю. Косточка что-то в горле застряла.

— Тайгу, наверное, во сне видели?

— Не говори. Чуть задремлешь, и кедры снятся. И на каждой ветке сороки ругаются. Веришь, во сне ревел. Да, тайга зовет. Еще как! Вроде уже старый, а все охота куда-то запрыгнуть, обо что-то клыки поточить, пореветь в охотку, чтобы рык по всем распадкам прокатился. Слаще музыки. Ну, спасибо тебе превеликое. Сыт, пьян и нос в табаке.

— Может, яблоко еще съедите?

— Хватит. Не в коня корм. Может, лучше сыграем?

— Как?

— В картишки. На носики. Я проиграю, ты мне по носу бьешь, ты проиграешь — я.

— Я в азартные игры не играю. Это нехорошо. Давайте в шахматы.

— Нет, у меня с них голова болит и в сон клонит. Ох, накормила ты меня, совсем разомлел. Признаюсь тебе, девка, когда сыт, просыпается во мне что-то кошачье. Помурлыкать охота, потереться, спину повыгибать, порезвиться в свое удовольствие.

— Пожалуйста, Иннокентий Степаныч. Резвитесь на здоровье, а я почитаю.

Тигр Кеша подошел к буфету и потерся боком, сладко зажмурившись. Буфет закачался — посыпались, зазвенели рюмки, тарелки, чашки, старинный фарфоровый сервиз. «Теперь-то уж накажут, — радостно подумала девочка Настя, отрываясь от книги. — Пусть еще что-нибудь натворит!»

Кеша напружинил лапы и прыгнул на ковер, висевший на стене — ковер упал, и Кеша разорвал его в клочки — поточил когти. Потом поиграл немного на рояле — только клавиши в стороны летели, почесал о диван зубы — диван превратился в деревянную скамейку. Кеша натешился, замурлыкал и улегся поспать на куче тряпья.

…Вова Митрин ублажал бегемота Онже. Усадил его в папино кресло, накормил тертой редькой со сметаной, суточными щами, на десерт влил в него банку вишневого варенья, за едой рассказывал сказки и показал диафильм про Африку. Бегемот был не в духе и потому капризничал. Редьку ел, зажмурившись от удовольствия, но, съев, сказал:

— Ну и горечь. Хуже хины. Наверное, никто ее не ест, вот ты мне и скормил: зверь, мол, много он понимает. Смотри, мальчик. Я тебя насквозь вижу.

Щами упивался, до крошечки вылизал кастрюлю и все-таки сморщился:

— Бурда какая-то. Учти, я не поросенок, а бегемот. Люблю изысканную кухню. И чтоб сервировка была. А ты меня из какой-то бадьи кормил. Очень невкусно. — Охаял и вишневое варенье. — Чересчур сладко. Ни разу в жизни, ни в одних гостях не ел такой сладкой гадости.

Про Вовины сказки заметил:

— Вранье.

А над диафильмом долго и презрительно хохотал: