Раиса Лыкосова - Встретимся на высоте

— А как же. Ходил. Мы с вашим Иваном первыми и вступили. В Танып на собрания все бегали, пока свою ячейку не сколотили.

— Это я помню. А ты и на карточке, кажется, есть у нас.

Баба Настя встала из-за стола, подошла к простенку и показала на большую, слегка пожелтевшую фотографию, вправленную под стекло в деревянную рамку. — Вот рядышком и стоите.

— Между нами Маряша, — улыбнулся Баянов. — У меня в точности такая же. Всей ячейкой снимались. И раньше, признаться, тянуло на родину, да как-то неловко перед сельчанами было. Вроде сбежал от трудного, от колхозов.

— А сейчас, что же, из лазарета?

— Из госпиталя, — Баянов поправил темную повязку на шее, висящие на гимнастерке медали тихонько звякнули.

— Рука-то шибко болит? — жалостливо поджала губы баба Настя.

— Есть немного.

— Ломота али как?

— Рана заживает плохо.

— Вот и хорошо, что зашел. Ната, сбегай-ко в огород, нарви лопушков чистых, — баба Настя поднялась вслед за Наткой, принесла из чулана стеклянную банку с каким-то желтоватым варевом. — Я те пластырь восковой дам. Привяжешь, гной-то и вытянет. Опосля и заживет.

— Спасибо, — Баянов тоже поднялся из-за стола. — Я ведь что зашел? Хотел разузнать про Ивана, повидать Маряшу.

— На финской, царство ему небесное, погиб батюшка наш. Здеся пуля минула, дак там нашла, — баба Настя перекрестилась и утерла глаза концами платка. — А Маряша что? Слободна теперича. Вы ж ему тоже, помню, когда-то грозили.

Баянов улыбнулся, и полнокровное лицо его стало еще ярче.

— Так то по молодости, тетка Настасья. По молодости, по глупости. Вы же знаете, как у нас в починке девок делили. Кулаками да кольями.

— А Маряша, что ж, робит. На славе, в районе знают. Чуть что куда выбирать — ее, — баба Настя притянула Наткину голову к себе, пригладила ее русые вихры и грустно потупилась. — Сорванцов вот растит. Старший-то с ней на покосе.

Многое было непонятно Натке из разговора бабы Насти и Баянова. Были в нем какая-то натянутость, волнение и еще что-то тайное, недосказанное. И снова ей почему-то отчетливо вспомнилось утро, уползающий в лог туман, дымок костра, розоватый от солнца частокол берез и мелькнувшее между стволами лицо. Когда гость попрощался и вышел, Натка, не раздумывая, выскочила за ним. И, догнав на крыльце, спросила:

— Вы к нам зайдете еще?

— Зайду, а как же. Маряшу повидать хочу. Друзьями большими были мы с ней да с твоим отцом… — Баянов опустил тяжелую ладонь на плечо Натки. От ладони пахло махоркой и лекарством.

— Я сегодня в малиннике такую же пилотку видела, — неожиданно для себя сказала Натка.

— В малиннике? — рука Баянова дернулась.

— Там костер еще был… — и торопливо, захлебываясь словами, Натка рассказала об утреннем случае. — Думала, мне показалось, быстро так ветка качнулась перед глазами и все, — закончила она свой рассказ.

Баянов задумчиво посмотрел на тусклые уличные огоньки.

— Может быть, показалось?.. А вот что, — снова сжал он легонько Наткино плечо, — давай с тобой заключим такой… — он помедлил, подыскивая слова, — союз красноармейско-октябрятский, что ли…

— Пионерский, — поправила Натка.

— Вот. Пионерский. Если увидишь еще, сразу же мне докладывай. А пока пусть это будет военной тайной. Ну как? Идет? — Баянов наклонился к Натке и подставил ладонь.

— Идет, — весело хлопнув по его ладони, сказала Натка.

И, уже открыв ворота, Баянов еще раз низко наклонился к Натке, так что даже перед самыми ее глазами блеснули и снова звякнули медали.

— А слово пионеры держать умеют? — тихо спросил он, близко заглядывая ей в лицо.

— Слово пионеры держать умеют, — подрагивающим от волнения голосом сказала Натка и, счастливая, побежала к дому.

На той же неделе баба Настя повела Натку на хутор, что стоял на опушке елового леса. От починка его отделяли два поля и крутой овраг. В том лесу Натка еще никогда не была. Вокруг починка, сразу за банями и огородами, — леса светлые да веселые. На вырубках растет малина, по ложкам и протокам — смородина, хмель, на еланях — земляника.

А в тот дальний лес ребята боялись ходить. Был он темным и хмурым. Рос там один папоротник, да вдоль речки Ольховки вскипали по весне белые черемуховые облака. Тянулся этот лес не на один десяток километров. Не раз встречали в нем починковские старожилы волков и медведей.

Хутор стоял на крутом берегу, где речка делала первые осторожные шаги, вступая в тенистые еловые сени. В старые времена здесь жили лесники. Теперь от большого хутора осталась одна потемневшая от времени и дождей изба. Стены ее давно позеленели от мха, окна осели в землю, а сорванную грозой крышу сменили заросли лебеды. Странной была и бабушкина кума. На починке звали ее Лизой-дурочкой или Лизой-быргушей. Ходила она босая, с непокрытой, гладко причесанной головой в дождь, в жару и глубокой осенью, когда лужи на дорогах начинали подергиваться хрупким ледком. Хотя одежда Лизы всегда была опрятна, а льняная коса, словно у невесты, шелковисто блестела, что-то настораживало и пугало ребят в ее внешности.

«Может, глаза, — думала Натка, шагая с бабой Настей по пыльной во ржи дороге. — Толя говорит, у Лизы глаза, как запотелые окна. Сколько в них ни смотри, ничего не увидишь».

Неприятен был Натке и хриплый и низкий голос Лизы, а особенно разговор. Говорила она быстро-быстро, словно ругала кого-то. Говорила сама с собой и, казалось, непрерывно: бырг, бырг, бырг… Поэтому и прозвали Быргушей.

В починке Лиза появлялась редко, только затем, чтобы что-то купить или продать. В колхозе не работала. Жила огородом и лесом: стреляла птицу и зайцев, собирала ягоды, грибы, разные коренья и травы. Носила на себе вязанки дров, хворосту, драла лыко, плела из него лапти и корзины. Когда она, ни на кого не глядя, быстро шла по починку, вслед за ней в отдалении бежала ватага ребят. Нередко они дразнили ее и обзывали из-за угла, но подходить боялись. Одна Тонька, завидя Лизу, собирала у ребят медяки и смело направлялась к дурочке. Высыпав в худую Лизину ладонь копейки и пятаки, брала на всю ватагу аккуратно нарезанные кусочки топленой еловой смолы. В починке смолу почему-то звали серой. Ребятам нравилось жевать эту бледно-желтую тягучую массу, которая пахла корой и хвоей.

Когда Лиза-быргуша долго не приходила и кончался запас лесных конфеток, Тонька, Аркашка и Натка влезали на елки и пробовали скоблить серу сами. Баба Настя завязывала серный комок в чистую тряпку и, положив на стоящий в печи чугун, сковородник или ухват, привязывала к нему концы тряпки. От жары сера плавилась и, уже очищенная от коры и хвои, прозрачными желтыми каплями стекала в кружку с водой. Когда сера застывала, баба Настя раскатывала комок, как раскатывают тесто на калачи, и нарезала ножом квадратные кусочки. Домашние конфетки, однако, не шли ни в какое сравнение с Лизиными лесными подушечками. Баба Настя говорила, что Лиза секрет, должно, знат. Отвар трав или ягод каких кладет в серу.