Василий Валов - Сочек

Подошел сам к двери, щелкнул крючком об скобу и пошел.

Пошел смело… Скрипи да поскрипывай доски… Прямо в горницу пошел.

Молю Таню:

— Невтерпеж!

— Жорж, уходите, — шепчет.

— Не могу, — говорю, — потому управление мною имеет любовная сила.

Чую: дрожь по коже следит точками.

Слоняюсь к ней. Рукой быдто отпихивается, а сама жмется ближе.

Значит, така политика женска.

Была не была, сповидалась…

Целиком под лен пахал… знаешь, каково…

Так ты думаешь, по секретции вышло?

На утро выхожу, брат, во двор, парнишко встречно, как загогочет!

Спрашиваю:

— Что зубоскалишь?

Заржет окаянный:

— Ночью-то что пыхтел?..

— Мотри, — говорю, — шейной мази получишь!

Ладно, пригрозил…

С этой-то вот ночи и началась по-настоящему жизнь.

Моментом пользовались…

Када обернешься назад, раздельно подметишь жизь от жестянки.

Никада вот не выкину Таньку из башки… Жизь была, а тады кажись и не примечал всю усладу. Придешь в хватеру, ласка, что те друга жена, а ласка, заметь, и зверю по нраву. Вычитывала разны приключения из книг.

От нее осталась та книга, что вчера взял у меня. Антиресно, там один чудак смарал старушенцию да под горячую руку еще одну… Чудак то ж: улизнул с деньгами, опосля сам же признался. Кажись званье книги: «Преступное наказание». Возьми почитай опосля…

Понимаешь, повернула меня совсем в другую сторону: марать не стало охоты, как допреж. Эх и жизня!..

Сказано, хорошего понемногу…

Так вот оно… Иду раз на службу, Таня краснея подгинается:

— Жорж, тебе сподручней там: должностное лицо, узнай про сестру…

— Каку?

— В принудительном сидит… Сказывали в губернскую отправили. Узнай — правда ли нет… Передачи не принимают ей…

Смекнул, кажись, на какой сезон им надобен я:

— Ладно, — говорю…

Что ж ты думаешь?

Сличил это я в бумагах у делопута: имя, фамилия, и ахнул — Таня сестра родная той, что по секретции смарал.

Как же теперь Тане доложить?

Вернулся на хвартеру, что доложить на уме держу.

Гляжу, сидит птахой в горнице и заливается слезами.

Слова к губам присохли.

Вида не подаю.

Откуда могла дознать наперед меня… Совсем, кажись, неоткуда.

Секретное, вишь, дело-то.

— Праздник, — говорю, — Таня, паек на завтра выписали.

В критичный момент то ж в карман за словом не полезу.

Привскочит со стула да как заорет:

— Кровопиец, зверь!..

Отшвырнул размахом в сторону.

— Легче, — говорю, — на поворотах… Прикуси язык, не то язык до Губчеки доведет.

Плачет:

— Отца мово убил, подлец!..

Что Сочек — подлец, самому известно, а насчет отца усомнился еще:

— Как так?

— Сапоги, — говорит, чьи?.. Папины!

Гляжу, сапог посередь полу валяется.

Будь ты проклят, позабыл их упрятать в ящик…

— Не могу знать, — говорю, — выдали.

Знаешь, дело следователя допрашивать, судьей судить, а наше маленькое дело приводить в порядок по подписям.

Привычки нет эдакой, чтоб дознавать. Какое мне дело до отца, до матери, когда сама в наличии.

Начнем расспрашивать, заподозрят, что, дескать, чекист, а даром я в Чеке и не был никогда.

Так, стало-быть…

Укокошил тестя да своячину, — думал, ведь, с Таней жизню строить.

Может, из тех, что смарал, родные братья, отец с сыном под пулю подвертывались, да кто там дознавал, а тут вот ятно сплелись концы…

Зверь Сочек, а душу человечью в момент эдакий возымел. Стыд ли страх ли… рванулся, убежал.

Прошмыгал по городишку всю ночь. На утро в канцелярию пришел злобный. Со зла набросился на своих.

Подошел к делопуту, а подумать, в чем он повинен, когда дела таким фертом подвернулись; делопуту как дал козанками, так и свернул санки на бок.

Кому-то еще хотел морду поцарапать, да спохватились… Живо скрутили.

Просидел в сырой одиночке день, чуть с ума не съехал. Отрезвился… Ослабонили…

Летом к Тане.

Видывал ты представления на спектакле? Прихожу, как ошалелый.

— Таня, на, убей меня… Я же и сестру погубил!

Ахнула Таня, шарахнулась на пол.

Как на спектаклю водой отрезвил ее.

— Прости, — говорю, — Таня, убей меня: легче перенесть смерть…

— Уходи, — плачет…

Что ж… ушел…

Обсудили видно и меня заглазно. Закрытым решили судьбу. Приказали ехать на фронт. Смирился нутром, говорю:

— Не позор на фронт, потому за диктатуру немало погубил душ, а свою теперь с охотой…

До отправки зашел к Тане будто за монатками. Спросил:

— Как же сапоги признали?

— Дядя, — говорит, — доглядел: в голенищах под подклейкой нашел папино письмо.

На сличение вытащила споднизу сундука карточку. Гляжу, в чине капитана, обличие того. Тут же Таня и сестра та…

Так схожи друг на друга: не отличишь. Просит напоследок меня Таня:

— Сведи, где убита сестра…

Почему не так: свел, как и сестру, да укатил на фронт…

Круто оборвав, Сочек ушел.

Оставшись один, перебирая на полке, наткнулся на книгу, взятую у Сочка:

Достоевский. На полях между частями прочитал корявую надпись: «Татьяну Андреевну Лопатину сопсвеноручно убил, потому что сильно любил, а любовь — серьезная штука.

Егор Сочек».