Геннадий Фиш - В Суоми

Аста хлопотала у бутылок с фруктовой водой и ловко нарезала бутерброды. Сегодня на ее долю выпало торговать у буфетной стойки. Обычно это делает заведующая Рабочим домом, мать Эса, старая коммунистка-подпольщица.

Собирая в свое время материалы, послужившие основой для романа «Мы вернемся, Суоми!», я много слышал о ней и теперь обрадовался возможности лично познакомиться. Но и на этот раз знакомство не состоялось: она уехала на неделю на север в Оулу, помочь сестре, у которой тяжело заболел муж.

Мать Эса, помимо того, что она заведует Рабочим домом, продает входные билеты, она же дворник и с помощью добровольцев убирает помещение, она же ведет кружки политграмоты и организует различные «мероприятия». Это единственный постоянный, как у нас бы сказали — штатный, работник Дома. Но так как у организации денег мало, то зарплаты она не берет и живет только на пенсию. Единственное, что она получила за свою работу, поглощающую все ее время, — это комната при Рабочем доме. В мезонине того же дома живет и Эса.

Сейчас, пока заведующая в отъезде, ее обязанности поделили между собой активисты.

Из мастерской акционерного общества «Конела» пришел отчим Эса. Он радушно усаживает нас за стол, на котором уже дымится душистое, гостеприимное кофе, сваренное Астой. Сколько должен был пережить и передумать этот невысокий, немолодой уже худощавый мужчина, с сильными, мускулистыми руками, прежде чем, уйдя от шюцкоров, примкнуть всей душой к коммунистам? Сейчас он в Вартиокюля председатель партийной организации поселка.

Мне хочется хоть немного узнать о жизни Калле — второго маляра, с которым мне здесь довелось познакомиться.

— О, он всегда попадал в такие занятные переделки и так забавно рассказывает о них, что у нас в семье его называют Швейком! — говорит Эса.

Эса — отличный переводчик, это его профессия. Но сегодня он то и дело отвлекается, выходит из комнаты узнать, пришли ли ребята из джаза, проверить радиоусилитель. И поэтому я узнал о Калле меньше, чем мне хотелось.

— Отца моего в восемнадцатом году расстреляли белые, а меня отдали на воспитание в приют. Ну, а в приюте после господа Иисуса Христа и пресвятой девы Марии сразу идут Укко Пекка и Маннергейм. Так меня и воспитали. В армию я пришел активистом-шюцкоровцем, — рассказывал Калле. — Во время зимней войны был ранен и замерзал на снегу. Очнулся от того, что носком в бок сильно пихнул полковой поп. «Отвоевался, — сказал он офицеру, — теперь он уже воин небесной рати… Пойдемте дальше!» Но другой — это был военный врач — нагнулся надо мной, посмотрел и сказал: «Ну, нет, он еще на земле с русскими повоюет!» — и велел санитарам забрать меня. В госпитале я очнулся и впервые начал думать: для чего солдату война? И кому нужна она? Ну, а ведь только стоит начать думать, так в конце концов додумаешься… И друзья додуматься помогли… А тут и вторая мировая война началась.

Беседу прервала пожилая женщина, которой мать Эса на время отсутствия доверила продавать входные билеты. Калле должен был отдать ей проштемпелеванную билетную книжку. Это дело не такое простое — ведь с каждого проданного билета надо платить большой налог.

В присутствии этой женщины Калле, видимо, не хотел рассказывать о душевной борьбе, которую ему пришлось выдержать с самим собой, — он предпочитал говорить о боевых эпизодах, которые этой борьбе сопутствовали.

День рождения маршала Маннергейма торжественно праздновался в финской армии. Всем солдатам выдавалась порция водки — сто граммов, — чтобы они выпили за здоровье главнокомандующего! И вот отделение, в котором служил Калле, отказалось даже получать эту порцию, не то что пить за здоровье маршала… Но так как на следствии солдаты в один голос твердили, что они отказались в пользу отделенного командира, чтобы он выпил все их порции один, «потому что хотелось впервые за много месяцев увидеть хоть одного по-настоящему пьяного», то их и приговорили лишь к четырем месяцам тюрьмы каждого. Отсидеть они должны были, когда окончится война.

Эта история действительно смахивала на швейковскую, но в ней был и местный колорит. Я вспомнил, что и в романе Вяйне Линна «Неизвестный солдат» протест против войны тоже сначала проявляется в отказе офицера пить за здоровье Маннергейма в день его рождения.

Вскоре после отказа от заздравной чаши случилась другая «неприятность». Калле увидел сон, который напоминал вещий сон фараона из Библии: помните, семь тощих коров без зазрения совести съели жирных… Только там при отгадывании сна выдвинулся Иосиф Прекрасный, а здесь — командир взвода, фендрик.

— Я видел ночью во сне, — рассказывал Калле однополчанам, — белых коров. Потом пришли рыжие коровы и съели белых.

И за этот сон он был также приговорен к четырем месяцам тюрьмы. Для разгадки не потребовался Иосиф Прекрасный. Здесь была игра слов, понятная всем. Рыжая корова по-фински называется «пунника». Но этим же словом белогвардейцы со времен гражданской войны стали обзывать красных, подобно тому как те называли белогвардейцев «лахтарями», сиречь «мясниками», Отсидеть четыре месяца Калле должен был тоже после войны.

А война продолжалась.

И вот наступил час испытания.

Это было на Ладожском озере лютой зимой.

Фендрик Тенхо вызвал к себе Калле и сказал: «Получай взрывчатку и приказ!»

А приказ заключался в том, что отделение Калле должно было скрытно, в маскхалатах, пробраться к Дороге жизни, проложенной по льду озера, — той самой ниточке, которая соединяла измученный, героический, блокированный Ленинград с Большой землей, — и вывести ледяную трассу из строя, подорвать ее.

В маскхалатах даже и днем, при свете солнца, движущихся по заснеженному полю лыжников можно распознать только с самолета. Но и с самолета они невидимы и выдают их лишь отбрасываемые на снег движущиеся тени.

О том, что в Ленинграде умирают от истощения тысячами и женщины и дети, что город на краю голодной смерти, победно трубили тогда все финские газеты.

Дорога жизни была единственной, по которой шли в Ленинград грузовики с продовольствием, по которой эвакуировали из города детей, стариков и больных.

«Если бы Суоми не вступила в войну на стороне Гитлера, разве могли бы немцы блокировать Ленинград? Мы не воюем против детей и женщин», — толковали между собой многие финские солдаты.

И тут вдруг приказ — взорвать дорогу!

Задание и для таких отличных лыжников, какими были солдаты отделения Калле, трудное, но, при удаче, выполнимое.

Но нет, он — Калле — готов отдать жизнь за родину, но он с детьми и женщинами не воюет.

— Это очень важное задание! — сказал фендрик.

Калле молчал.

— Награда велика. Родина тебя не забудет. Ты истинный патриот Суоми.