Геннадий Фиш - В Суоми

Не пошли на собрание только три человека.

«Что там будет, на собрании, повысят плату или не повысят, забастуют или не забастуют, а все равно за сделанную работу так или иначе заплатят».

Так думали эти трое и поэтому пошли, как и всегда, на свою делянку. Они были довольны собой, им казалось, что они в бесспорном выигрыше.

Лесоруб, гонец Коскинена, тоже был очень доволен собой. Он убыстрил свой бег, но от холода никуда не уйти.

Он нагибался вперед, приседал, и вся сила его уходила к рукам, и тогда он отталкивался сразу обеими руками, и лыжи несли его, куда он хотел, и скорость сама вела его, выпрямляла и снова сгибала. Он оповестил уже третий барак, после четвертого он свободен — поручение выполнено! Сейчас, наверно, и к другим баракам подходят гонцы-лыжники. Вместе с парнями из четвертого барака он пойдет на митинг. Только бы не опоздать. И знатная же будет на этот раз забастовка!

— Эй-хо!

— Эй-хо!

А вот наконец виден и четвертый барак. Но оттуда идут уже навстречу ему люди. На лыжах, с топорами за поясом, с пилами и пестрыми свертками одеял за плечами.

— Стойте! Куда, ребята? — кричит он им.

И навстречу ему гремит в морозном воздухе:

— Разве ты не знаешь? Забастовка!

Лундстрем, Сунила и еще двое лесорубов подошли на лыжах к дому, где жили управляющий и десятники. Они вооружены револьверами и ручными гранатами.

Сердце Лундстрема бьется чаще, чем обычно.

«Сейчас, сейчас, начинается… Может быть, — думает он, — революция, начатая сегодня здесь, на крайнем севере, прогремит по всей Суоми, а может, перекинется и дальше на запад, в Швецию, Норвегию…»

И он уже слышит свою четкую команду — ать-два, ать-два! А впереди верхом на лошади, в украшенном резьбой седле по Хельсинки едет Коскинен, — Лундстрем видел похожую картину в художественной галерее, — со всех балконов свешиваются красные полотнища, и шелк развернутых знамен полощет над его головой.

Только зачем так мерзнут пальцы? От самых кончиков, от ногтей покалывающий холодок ползет к ладони…

«Однако эти господа тоже не поздно встают», — думает Лундстрем, увидев синеватый дымок, столбом подымающийся из трубы к небу. Какая благодать, что нет ветра!

Сунила распределяет товарищей по местам. Один из них остается во дворе, под окном самой большой комнаты, другой должен войти в дом с черного крыльца. Сунила назначает Лундстрему место рядом с собой. Они вдвоем осторожно поднимаются на крыльцо.

Дверь не заперта. Они ее тихо отворяют.

— Скрипит, проклятая!

— Сволочи, пожалели пенни на смазку! — бормочет Сунила.

И они входят в дом. В помещении натоплено так жарко, как топят только на крайнем севере. Они слышат разговор в соседней комнате, но о чем речь — разобрать не могут.

— Ты готов? — шепотом спрашивает Сунила.

Лундстрем снимает с пояса ручную гранату и шепчет:

— Готов.

Сунила рывком распахивает дверь.

Обыкновенная комната с большим обеденным столом посредине. Аромат душистого кофе идет от кофейника, водворенного уже на стол. Ломти горячего, только что поджаренного хлеба лежат на блюдцах. Желтоватое масло наполняет масленки, крупные белые яйца со всех сторон обступили солонку. За столом сидят пять здоровущих, бритых, уже немолодых мужчин. Один в пиджаке и при галстуке — мелкая розовая горошина на атласной синеве; другие в пестрых свитерах.

Три двери ведут из столовой в спальни — это Лундстрем знает по плану. Сейчас одна из этих дверей открыта, на пороге стоит Курки в шерстяных носках, от брюк длинным двойным хвостом спускаются до самого пола подтяжки.

Человек в галстуке, горячась, что-то разъясняет другим. Но он сразу же замолкает и изумленно смотрит на вошедших; замирает на пороге своей комнаты и десятник.

— Херра Курки! — громко говорит Сунила. — Мы принесли вам ключи от бани. Большое спасибо!

— Ладно, — говорит Курки, — вы могли так не торопиться.

Сидящие за столом переглядываются. И тогда Сунила выхватывает револьвер из кармана, срывает с пояса гранату и кричит:

— Встать! Руки вверх!

Десятники смущены, они не понимают, шутит ли этот взбалмошный лесоруб или приказывает всерьез. Сунила стреляет в воздух. Лундстрем тоже выхватывает свой маузер и потрясает им; в другой руке у него граната. Господа видят, что лесорубы не шутят.

Они вскакивают и подымают руки. Лундстрем подбегает к отворенной двери, возле которой стоит растерянный десятник с поднятыми руками, с ниспадающими пестрыми подтяжками, захлопывает ее и поворачивает ключ.

— Это бандиты! — испуганно кричит человек в галстуке.

— Херра, это красные лесорубы, — вежливо поправляет его Сунила и приказывает Лундстрему обыскать всех и изъять оружие.

Лундстрем подходит к каждому по очереди и засовывает руки в карманы. Эти сильные мужчины очень испуганы. У одного из них колени дрожат мелкой дрожью, когда Лундстрем обшаривает карманы. У двоих Лундстрем вытаскивает из карманов браунинги и кладет их на стол.

Где оружие? У них должно быть оружие!

Из кухни появляется, неся на подносе вымытые чашки, господская стряпуха, рыхлая Марта. Она ничего не понимающими глазами смотрит на то, что происходит в комнате, на своих хозяев, стоящих с поднятыми руками, на Лундстрема. Когда взор ее доходит до револьвера Сунила, она дико вскрикивает и роняет на пол поднос. С грохотом разбиваются чашки. Марта приседает над осколками и в ужасе закрывает лицо руками.

— Тише! — кричит на нее Сунила.

— Где остальное оружие?

Херра Курки, высоко держа руки вверх, осторожно пятится, чуть не наступая на собственные подтяжки, к двери в кухню, из которой только что вышла стряпуха. Медленно подвигаясь, он добирается до двери и прислоняется к ней широкой спиной.

Дверь подается. Сейчас он выскользнет из рук этих людей. Наплевать, что он в одних носках. В первом же бараке ему дадут все, что нужно. Пока еще не поздно, надо позвать объездчиков, шюцкоровцев. И вдруг он застывает на месте, боясь обернуться, пошевелиться. Он чувствует на своей спине жесткий, круглый холодок стали. Медленно поворачивает голову. Из темноты коридорчика смотрят на него упрямые глаза.

— Ступай обратно!

И он идет обратно. А в ту секунду, когда дверь в коридор со скрипом закрылась за ним, оконное стекло, покрытое ледяными папоротниками и выпуклыми узорами заиндевелых стеблей, задребезжало и звонкими кусками легло на пол. И сразу холодное дыхание леса рванулось в комнату. В образовавшееся отверстие видно, как грозит маузером оставленный на дворе часовой.

Красных больше, чем думал Курки.

— Где остальное оружие?

И эти, еще вчера вечером наглые и грубые господа, запинаясь и торопясь, предупредительно рассказывают, где хранится оружие.