Геннадий Фиш - В Суоми

— Уже прошло больше двух часов, нас должны повести, — сказал один из них.

— Черта с два! Часовой там заснул, разве ты не слышишь? Он давно шагать перестал.

Тогда, подождав несколько минут, пленные стали смотреть в замочную скважину и стучать в дверь. Не получив ответа, немного даже испугались. Потом они открыли форточку, и один из них, высунув голову наружу, убедился, что караула нет.

Пленные, все еще боясь выстрелов из-за угла, выставили оконную раму и по очереди поодиночке стали вылезать на улицу.

Один из солдат зашел в дом Анти Сипиляйнена, взял у него лыжи и пошел по дороге, по следам партизанского батальона. Он спешил за арьергардом, который вел Инари.

Хвойные лапы бьют Инари по лицу, осыпая мелкий снег; ноги несут его по уже проложенной лыжне; нет, ему не холодно сейчас (двух пальцев ноги он не чувствует); нет, ему не хочется есть (хороший черный кофе и кусок шпика у ракатулета); нет, он даже не устал (так можно идти день, ночь, день, ночь, до бесконечности), ему просто отчаянно хочется спать.

А снег на дороге такой синий, и ветви задевают лицо.

Вперед, товарищи! Вперед! Мы оберегаем тыл непобедимого красного партизанского батальона лесорубов Похьяла.

Молодость всегда молодость, даже после утомительнейшего перехода она требует своего.

Когда арьергард входил в деревню Алла-Курти, уже начинался наигрыш гармоний — готовилась последняя вечеринка на территории Суоми, последняя гулянка на родной земле.

Девушки и молодухи и даже девчонки надевали лучшие платья, потуже заплетали свои светлые косы. Юбки у всех девушек были пестры; на каждой их было много, одна надета на другую, как капустные листья.

Как отлично, когда девушке не надо кружиться в вальсе, обняв за талию подруженьку, — кавалеров хоть отбавляй!

Или еще лучше — будут сегодня водить хороводы, играть в веселые игры. Столько хороших, крепких ребят пришло!

Есть с ними здешние, ушедшие на заготовки осенью и так неожиданно нагрянувшие до весны. А ведь домашние поджидали их только к лету, когда обмелеют все бесчисленные, громко бегущие реки и ручьи и окончится сплав.

— Расположиться на отдых! — приказал Инари.

Теперь, когда переход был завершен, он мог по-настоящему отдохнуть.

— Вместо Унха мой заместитель Легионер! — сказал он всем.

Чудесная девушка Хильда! Это она указала Инари отличный сеновал. Накрывшись медвежьими и оленьими шкурами, закопавшись в сено, там можно превосходно поспать. Хильда же помогла ему и устроиться на сеновале.

— Хильда, — сказал Инари, зарываясь в сено, — Хильда, ты должна быть моей женой.

— Ладно, Инари, — ответила она и поцеловала его в губы. — Ладно, Инари, я об этом думала давно, ты мне снился много раз в бараке на лесных заготовках. — И видно было, что она говорит правду. — А теперь отдохни, Инари! — Она взбила повыше сено под его головой и снова целовала и целовала его.

— Я очень устал, Хильда, — сказал он. — Мне хотелось бы натереть отмороженные пальцы спиртом; может быть, они отойдут… Ты мне тоже снилась.

Хильда спустилась с сеновала и побежала с кофейной чашечкой доставать денатурат.

Но он и в самом деле очень устал и поэтому заснул через несколько минут, так и не дождавшись возвращения Хильды.

В обозе везли большую бочку спирта, захваченную у аптекаря в Сала. Как испугался очкастый жирный фармацевт! Он запер на все засовы дверь и выкрикивал в форточку:

— Здесь все казенное, я не имею права никаких лекарств продавать без рецепта!

Пришлось взломать дверь. Взяли с собой вату, бинты, дюжину флаконов одеколона, мыло и бочонок с денатуратом.

— Пьяницы! — кричал толстый аптекарь. — Пьяницы, вы губите самих себя: его нельзя пить, он ядовит, — посмотрите на череп и кости!

Аптекаря отстранили, а забранное погрузили в сани.

— Это ваше имущество или казенное, господин аптекарь? — вежливо осведомился рыжий возчик.

— Да говорят же вам, что это казенное! — с проблесками надежды в голосе снова закричал аптекарь.

— Вот и отлично, что казенное: тогда нам это не будет стоить ни одной копейки, — улыбнулся рыжебородый и пояснил недоумевающему фармацевту: — За частное имущество мы платим по нормальной цене, казенное берем бесплатно.

И хлестнул по лошади, оставив растерянного аптекаря на крыльце.

Медикаменты принадлежали аптекарю, и объявил он их казенными, чтобы устрашить партизан.

Денатурат в дороге очень пригодился, и не одному лесорубу спас он пальцы, уши, нос. Сейчас бочонок поставили в избе, где расположились семейные люди с детьми. Спиртом распоряжалась вооруженная Айно.

— Подумай только, мой муженек подсыпался сейчас ко мне. Просит: «Отцеди мне кружечку горло прополоскать», — стала жаловаться она Хильде, вошедшей с кофейной чашечкой в руке. — И тебе нужен спирт? Ты же не обмороженная?! — изумилась она просьбе Хильды. — Как для мужа? Муж лежит? Пальцы на ногах отморожены? Представь себе, я никогда не думала, что ты, голубушка, замужем, — тараторила Айно, бережно отцеживая спирт и стараясь не уронить ни одной капли.

Хильда поднялась на сеновал и, осторожно ступая по сену, подошла к шкурам, в которые был закутан Инари. Он спал крепким мальчишеским сном.

Она наклонилась к нему и поцеловала глаза, на губах его скользнула и растаяла, как снежинка, еле приметная счастливая улыбка.

Хильда тихо рассмеялась.

Как бы ей ни хотелось разбудить сейчас Инари, она его не разбудит. Пусть спит. Он так устал.

Внизу, в избе, поместился почти весь арьергард — отряд Инари.

Вот сейчас выходят из освещенной комнаты Легионер и молодой лесоруб. Они видят, как Хильда по приставной лесенке спускается с сеновала, в волосах ее запуталась сенная труха и соломинки.

— Откуда ты идешь? С кем там у тебя наверху свидание? Кто там? — подшучивают Легионер и Молодой.

«Не скажу им, — думает Хильда, — Еще, чего доброго, разбудят они его, не дадут поспать вдоволь».

— Идем с нами на вечеринку, — говорит Хильде Молодой. — Здесь есть, конечно, девушки, но ты своя, и потом ты мне нравишься больше других. — И он хочет поцеловать Хильду.

— Танцевать я с тобой, может быть, и буду, только ты не целуй меня, — отстраняется от него Хильда.

— Ну, какой тогда интерес? — замечает Легионер.

И они втроем выходят на улицу.

Каллио выскакивает из комнаты и кричит вдогонку молодому лесорубу:

— У тебя винтовка не почищена!

— Вернусь, тогда и почищу.

— А отдыхать?

— Жизнь одна! — кричит парень.

Играет во дворе гармонь, и двери с улицы и из комнаты захлопываются, и тьма захватывает сеновал. Только морозный луч февральского месяца все-таки пробивает себе дорогу через полукруглое чердачное обледенелое оконце.