Андрей Белый - Круг. Альманах артели писателей, книга 5

Да, резонанс ужасный. Это в сад.
А хоть и спят? Ну, что ж, давай потише.
Как не писать, писал дня три назад.
Признаться и они не чаще пишут.

Вот мы и дома. Ставь хоть на рояль.
Чего ты смотришь?» — «Пыли, пыли, пыли!
Разгром! Что где! На всех вещах вуаль.
Скажи, тут верно год полов не мыли?»

Когда он в сумерки открыл глаза,
Не сразу он узнал свою берлогу.
Она была светлей, чем бирюза
По выкупе из долгого залога.

Но где ж сестра? Куда она ушла?
Откуда эта пара цинерарий?
Тележный гул колеблет гладь стекла,
И слышен каждый шаг на троттуаре.

Горит закат. На переплетах книг,
Как угли, тлеют переплеты окон.
К нему несут по лестнице сенник,
Внизу на кухне громыхнули блоком.

Не спите днем. Пластается в длину
Дыханье парового отопленья.
Очнувшись, вы очутитесь в плену
Гнетущей грусти и смертельной лени.

Не сдобровать забывшемуся сном
При жизни солнца, до его захода.
Хоть этот день — хотя бы этим днем
Был вешний день тринадцатого года.

Не спите днем. Как временный трактат
Скрепит ваш храп с минувшим мировую
Но это перемирье прекратят!
И дернуло ж вас днем на боковую.

Вас упоил огонь кирпичных стен,
Свалила пренебрегнутая прелесть
В урочный час неоцененных сцен,
Вы на огне своих ошибок грелись.

Вам дико все. Призванье, год, число.
Вы угорели. Вас качала жалость.
Вы поняли, что время бы не шло,
Когда б оно на нас не обижалось.

Перед той перед бедой за великой рекой
Боры древние загоралися.
Загорались боры древние дремучие.
Черный дым стоял со днем тридцать дней.
Черный дым стоял, застил солнце на небе.
Со днем тридцать дней народ сумерничал.

Из полымя выдирались, в стада собирались
Лисы с медведями, волки с ольнями,
Вепри-кабаны, с ними звери невиданные.
Стадами к воде бежали, друг дружку не трогали.

А и был зверь один, он повыше коня, повыше ольня, а рог семь.
А еще был зверь, дерз-храбер, как вепрь.
У того у зверя клыки по пол локтя, а ок три.

А над теми над борами из-за полымя, из-за дыма птицам лететь нельзя.

А которые птицы летные бежать не могли,
Небегучие те птицы летные погибали в огне.

Из далекой из пещеры выходил стар сед человек.
А и шел он, шел по-над-земью с рання утра до ночи.
А и шел он, шел каждый день с того краю, где солнце вставало.
А и шел он, шел в тот край, где солнце закатывалось.
А и тот стар сед человек в землю глядел.
А и тот стар сед человек ничего не говорил никому же.

Со днем тридцать дней без дождю, без ветру свежего бедовал народ.
Да еще бедовал-горевал, беды горшей дожидаючи.

На последнюю ночь в небо две луны взошло.
На последний день страшно гром загремел с того краю,
где далекие горы Югорские.

На последний день со всего неба тучи над борами сошлись.
А к полудню тучи те дождем пролились.
Уж таким-ли дождем ливным-проливным.
А и тем ливнем-дождем огонь-полымя в землю вбило.
И тогда народ вздохнул.
Трава-мурава опять вскорости зелена стала, зелена да радостна.
Только нет в заречьи бора на-далеко.
Стоит пенье черное погорелое.
Стоит пал, душу тоской мутит.
Только все зверье убежало-ушло далеко в боры другие.
Все зверье, что душу радует человечью.
Нет ни вепря, ни ольня, ни медведя, ни белочки.
А из птиц осталось воронье, галочье, воробье да ястребы.
А и змей-медяниц развелось видимо-невидимо.

Тогда по земле вести пошли. Вести страшные, вести ратные.

В полночь, в полночь, в самую полночь,
В полночь колокол всех побудил.
Меднолитный колокол возгудел.
Меднолитный с се́ребром зазвонил.
Зазвонил, зазво́нил, зазвонил.
Ой беда, ой беда, ой беда.
Ой набат, набат, набат.

На великой на зво́ннице к утрени затрезвонили
В неуроч час.

На Залужьи подхватили, на Загрязьи тож
Да еще в Симеоновщине.
А там и пошло, и пошло
По всем по концам.

Кто в набат, кто в трезвон, кто в красный звон,
Кто как.

Побудились кочеты по нашестям.
С голубятен голуби повылетели.
По поднебесью круги кружат.

С кладей, со стогов, с овинов, с чердаков
Поснималось вороньё тучей черною.
Поснималось вороньё да с галочьем.
По небу по заревому да по звонному мечутся.
Мечутся, криком кричат, каркают.

Как у каждой у подворотни да завыли псы,
Да завыли да залаяли
Да цепями кованными загрохали.

Как народ взбаламутился весь.
Со постелей, со печей, со лежанок повскакивали да на улицу все.
Да с бабьем да с домочадцами да с мелочью.
Кто как, кто в чем,
Кто просто в портах,
Кто в исподнице.
Ну, бояре те замешкались малость.
А и те бегут, на бегу кафтаньё застегивают,
А кушаки в зубах.

Как калитки заскрипели да застукали.
А кто, хозяин хорош, от пожарного от страха настежь ворота,
Да коней да говядо да овец да свиней
Со двора на улицу.

Уж и гомон пошел, и плач, и кричанье, и сутомышь.

Из конца в конец народ валом валит.
Сустречь валу валит сустречный вал.

Детворы-мелочи подавило довольно
Сапогами да копытами.
Ой, горим! Ой, горим! Горим!
Где горит? Где горит? Где?

А поверх крику, поверх гомону
Клакола гудут, звонят.
Клакола гудут, звонят,
Душу мутят.
Душу мутят
Страхом-тоской.
Тоскою смертною.
Тоскою смертною,
Неуёмною.

Уж и как тут народ ни гудел,
Уж и как православный ни галдел,
Как ни гомонило воронье,
Как говядо ни мычало,
Как кони ни ржали,
А колокола крыли все
Меднолитные.

А колокола с колокольчиками
Крыл колокол один
Колокол велик,
Что на площади,
На сборной на площади.

Уж и лют колокол тот гудеть.
Ах и лют колокол тот звонить,
Меднолитный с се́ребром колокол,
Меднолитный с се́ребром вечевой.

Вот как в по́лночь, в самую по́лночь,
В по́лночь на Навий день
Подступила к городу татарва
В неуроч час.