Андрей Белый - Круг. Альманах артели писателей, книга 4

День ласкался весел и лазорев,
Малым, старым будоражил кровь.
В этот день он по цареву слову
Пять удалых отрубил голов.

Четверо то были супостаты,
Кровянили все пути и Брынь;
Пятый был веселый, кудреватый,
Не хватался в страхе за вихры,

Не скулил, как те, на комья глины
Не упал, не плакал, не просил…
Вышел к плахе, словно именинник,
Поклонился нищенской Руси:

— Вы простите, сирые и смерды!
Не вините, — ради вас я сгиб!
— Посытнее царь-отец обедай,
Голову возьми — на пироги!

Оттолкнул попишку в черной рясе,
Усмехнулся палачу — ему:
— Ну-ка, братец, половчее хрясни!
И скатился в земляную тьму.

День плескался лаской и лазорью,
Девьи щеки рдели, что кумач.
Веселились и луга, и взгорья,
Но не весел был седой палач.

Ночью месяц заиграл на скатах,
Вспыхнули кресты у покрова,
А ему все снился кудреватый,
Чудились последние слова.

Кажет солнышко
Лицо вешнее,
В зарянице
Купола.
— «Что ты, жонушка,
— Не прежняя,
— Отчего не весела?
— У божницы
— Хороводиться
— Со свечами али прок..?
— Брось угодников и угодниц то,
— Государев вспень медок!»

Молча жонка снеди ставила,
Полнит чару до краев,
Только вспыхнула черным заревом,
От усмешливых тех слов.

— «Ну и ладная! Ну и баская!
— Слаще пасхи-кулича!
— Да почтож глядишь с опаскою
— На хрыча, на палача..?»

Ой, как вздрогнула! ой, как грохнулась
На дубовую скамью!
Да вот крикнула, да вот охнула,
Думу выдала свою…

Ах, проклятое, ах, бездольице!
Что-ж угодники молчат!
Ведь как молится! Только молится
Не за старого хрыча
Палача!

В кружале крик —
Гуляет сброд.
Гроза-старик
Запоем пьет.

— Чего жалеть!
К чему добро!
Спускай и медь,
И серебро!

Трень-трень-трень-трень-трень!
Ха-ха-ха! Топ-топ!
А палач, как пень,
Не расхмурит лоб.

Трень-трень-трень-трень-трень!
Языком звони!
— Эй, кафтан одень!
— Ковшик хватани!

Гугнявит дьяк:
— Ах, мать-растак!
Винюсь: люблю
Жену твою!

— Что?.. Ах, ты… — Бац!
Дрожит изба.
Дьяка за дверь, —
Гугни теперь!

Трень-трень-трень-трень-трень!
Языком звони!
— Эй, запрячь кистень!
Ворот растегни!

Кто там сказал
Про кровь?.. — Вина!
Да чьи ж глаза
В слюде окна?

С чего знобит,
Мутит мозги?..
Чей смех: Руби!
— Уйди… сгинь! сгинь!

Трень-трень-трень-трень-трень!
Бряк о стол, как пень.
Трень-трень-трень! Ха-ха!
Долго ль до греха!

Набрались вдостоль певни,
Синим небо залило.
Солнце кинуло молельни,
В гусли загуслярило:

— Эй, вставайте, лежебоки!
Выходи не мешкая!
А не то слетят сороки,
Заклюют усмешкою!

— За работу с песней красной,
С думами сокольими,
Чтобы молвить: не напрасно
Жили-своеволили!

Брел домой, сгибая плечи,
Муж-запойник, в третий день.
Не горят пред спасом свечи,
Нету жонки, нет нигде.

Сапожок сафьянный брошен,
Кольца, серьги на полу.
Только кошка с пухлой рожей
Отсыпается в углу.

— Нет! Ну ладно же! достану!
Вздыблю! не уйти тебе!
Венецийские стаканы
Раззвенелись по избе.

Аксамиты смяты в груду.
— Да куда ж бежать с тоски?
Перегляды, пересуды,
Чешут бабы языки.

На знакомый полушалок
Харкнул, сапожищем ткнул,
И опять-опять в кружало,
К балалайкам и вину.

— Эй, пляши леса и горы!
Нету счета серебру!
И опять царева свора
Кличет к делу — к топору.

Ой, и мчатся дни-быструхи
Неугончивые,
Не успеешь оглянуться
И очухаться!
Заходили Русью слухи
Переметчивые.
Из конца в конец метнутся, —
Послухайте ка:

— Объявился-разгулялся атаман удал,
Беспорточникам — утеха, богачам — беда.
А еще беда спесивой знати показной,
Скольких в петлю проводили с песней озорной:

«Поболтайся-повиси,
Пузо-брюхо растряси!

Будет боровом гулять,
Да поганить Землю-мать!»

— Ну и шалая ватага! в тыщу человек!
Атаман то, значит, баба! не пымать вовек!

Даден ей зарок великий — взять царя в полон, —
За дружка — на месте Лобном жисть окончил он.

Бают: видели на всполье самое, вчерась,
У царя от страха шапка с плеши сорвалась.

Не с того ль холопы грабят барское добро?
Не с того ли с новой плахи хлещет кровь ведром?

Не с того ли шлют заставы, да на все пути,
Атамановскую славу сцапать — загасить?

Ой, и мчатся дни-быструхи
Неугончивые,
Не успеешь оглянуться
И очухаться!
Заходили Русью слухи
Переметчивые,
Из конца в конец метнутся, —
Ой, не слухайте!

Сладко, валко московитам спится,
Лишь на вышках не заснет дозор,
Да не спится палачу в светлице.
Не задремлет с давних пор.

— Вон про что калякают в народе!
Али правда?..
Ой, не одному
Быть в застенке!
Месяц колобродит
В пасмурном заоблачном дыму.

Стукнул-брякнул сторож в колотушку,
Гавкнул пес спросонок у ворот.

Пуховую мнет палач подушку,
Шелковое одеяло рвет.

— Сгрудят бабу! право слово сгрудят!
Государь-царь на расправу скор!
Будет угощеньице паскуде,
Вот уж встречу! навострю топор!
Ненароком столько насказали
О тебе, беспутница, везде!
Попадись!
Да чьими же глазами
Побледнелый месяц поглядел?

Вольно кудри чьи же разметались?
Чьи слова шепнули тальники?
Отчего забилось сердце, сжалось,
Леденит железные виски?..

Не успело солнце в руки гусли взять
Расстегнуть кафтан кармазиновый,
Полетела молвь по Москве гулять,
Будто во́роны пасть разинули:

— Тащут бабу-атамана
Ко приказному двору,
Ко приказному двору,
К палачеву топору!

— Выдал бабу окаянный
Пустопляс — гугнявый дьяк!
— Ах, ты, мать-его-растак!
Пустопляс, гугнявый дьяк!