Елена Ильина - Четвертая высота

Всё работало в полную меру сил и напряжения – штабы, связь, тылы… Это была настоящая школа боевой выучки.

Гуля трудилась без устали – таскала на руках «раненых», делала им перевязки, и всё это так осторожно и тщательно, как будто и на самом деле могла причинить боль.

В немногие минуты отдыха её как-то особенно манили к себе лесные поляны с их запахами трав и цветов. От их крепкого настоя, казалось, можно было опьянеть. И представлялось чем-то невероятным, что этой горячей, душистой, родной земле могли угрожать смерть и запустение…

Часто по ночам, лёжа в палатке и вдыхая лесной, чистый воздух, насыщенный запахами трав, листьев, земли, Гуля не спала и всё думала, думала… Перед глазами вставали пытливые, благодарные глаза бойцов. Да, бойцы принимают концерты замечательно, но покоя не давала забота: где найти новые песни, новые стихи и рассказы, такие, чтобы поддерживать у людей бодрость духа?

Ведь что греха таить: нет-нет, а прокрадётся в сердце грусть, и не так-то легко с ней справиться. Гуля это знала по себе. Иногда такая тоска возьмёт по своим, особенно по Ёжику, что, казалось, сил нет терпеть.

Подолгу не спалось в такие ночи. Тысячи мыслей, воспоминаний теснились в голове.

Вот перед её глазами встаёт костёр на вершине Аю-Дага, Медведь-горы. Непроглядная ночь, лес, где на каждом шагу её подстерегает держидерево. Как будто вчера всё это было.

И вот она опять в лесу. И опять ночью. Только это другой лес, другая ночь, другое время. Война… Неужели в стране идёт война?! Сейчас так тихо в лесу. С вечера всё куковала кукушка. Гуля спросила, сколько лет ей жить осталось, попробовала сосчитать, но кукушка замолчала. «Может быть, ничего не осталось? – кольнула мысль. – Нет, нет! – строго оборвала себя Гуля. – Это всё глупости, бабьи сказки. Буду жить!»

И она сладостно потянулась. Несмотря ни на что, жить так хорошо! Всё, всё интересно! Интересно изучать оружие, ходить на стрельбище, ездить верхом, делать перевязки, беседовать с людьми, выступать, видеть, как светлеют усталые лица.

Опять, как и тогда, когда Гуля снималась в кино, ей достался белый конь. Совсем такой, как Сивко. И куда бы ни прискакала она, всюду встречают её, как желанную гостью:

– Гуля наша приехала!

– Артистка наша!

– Сестричка!..

Много узнала Гуля за эти два месяца, многому научилась. Она радовалась успехам дивизии, гордилась ими, как и её товарищи. Ей бы так хотелось написать домой обо всех событиях последнего времени: о том, как проходят учения, о том, что член Военного совета армии, дивизионный комиссар Абрамов, на красноармейском митинге сказал, что дивизия к боям подготовлена л выглядит кадровой, и о том, что дивизия получила от Военсовета армии благодарность. Но Гуля знала и ещё одно: писать обо всём зтом в письмах не положено.

Учения закончились. Командование армии занялось разбором проведённых учений. И в самый разгар его – в ночь на 10 июля – командовавший Первой резервной армией генерал Чуйков объявил приказ, полученный из Ставки Верховного Главнокомандования: немедленно двинуться в район Волги.

Погрузка началась утром. И ровно в двенадцать часов дня 10 июля первый эшелон тронулся в путь.

Несмотря на то что железные дороги были так за-гружэны в июльские дни 42-го года, перед воинскими поездами открылась «зелёная улица».

Теплушки шатались, их бросало из стороны в сторону, как утлые судёнышки в штормовом море. Казалось, что дощатые стены вот-вот развалятся и рухнут. Поезда мчались с быстротой скорых и останавливались только для смены паровозов и для набора воды из станционных водокачек. И опять открывалась впереди «зелёная улица», и опять всё качалось, скрипело, грохотало и мчалось по направлению к Волге и Дону, куда вот-вот мог приблизиться фронт.

Под угрозой вражеской авиации платформы и крыши вагонов были тщательно замаскированы ветками, травой, зелёными деревцами, и эти несущиеся вперёд рощицы были едва различимы среди рощ и лесов.

Внезапно эшелоны остановились. Было утро.

– Где мы? Почему стоим? – спрашивали друг у друга бойцы, спрыгивая из теплушек на землю.

Воздух был тёмный от дыма. Пахло гарью, горелым зерном, дымились шпалы.

– Что случилось? – спросила Гуля, соскакивая с подножки вагона политотдела.

Она увидела вдали горящие здания станции и элеватора.

Как муравьи сразу же деловито принимаются за работу, когда разорят муравейник, так точно и толпа рабочих уже возилась на железнодорожных путях, ремонтируя их: одни снимали изогнутые рельсы, другие – горящие шпалы, заменяя их новыми.

– Хотите знать, что случилось? – спросил знакомый голос.

Гуля обернулась и увидела командира дивизии генерала Бирюкова и стоящего рядом с ним комиссара Соболя.

– Бомбёжка! – сказала Гуля и подумала: «Вот оно, началось!» – А какая это станция?

– Поворино, – ответил генерал. И, улыбнувшись, спросил: – Что, страшновато немножко?

– Да… нет, – чуть смущённо ответила Гуля. И, по обыкновению, встряхнув головой, добавила весело: – Ну ничего! Уж если пошла на такое дело, надо привыкать!

– Это верно, – сказал комиссар, молодой худощавый человек с тонкими чертами лица. – А кстати, интересно бы знать, не жалеете, что пошли на такое дело? Ведь пока не поздно, можно еще вернуться домой.

Гуля даже испугалась:

– Нет, что вы, что вы!

Не прошло и получаса, как эшелон двинулся дальше. Медлить нельзя было – с минуты на минуту ожидался новый налёт фашистской авиации.

…Ночью поезд долго стоял где-то в степи.

Гуле не спалось от мыслей, от воспоминаний, от тревоги.

Она встала и вышла из вагона, чтобы подышать свежим ночным воздухом.

Было тихо. И только возле одного из вагонов слышался в темноте чей-то голос. Звучал мягкий украинский говор, и Гуля невольно остановилась, точно её окликнул кто-то из украинских друзей.

– Ты кохана моя, моя голубка, – говорил ласково и нежно молодой голос. – Мы ще з тобою багато чого побачимо та почуемо. Ось як прикинчемо з фрицем, вернемось до дому та заживемо з тобою, в лис пидемо…

«С кем это Костя говорит?» – подумала Гуля. Она по голосу узнала его.

Это был хлопец из-под Харькова, тихий и застенчивый. Гуля часто встречала его в штабе, где он был связистом.

«Наверное, это какая-нибудь замечательная дивчина, если Костя в такие времена решился высказать ей свои чувства. Не буду мешать им».

А Костя продолжал называть свою подругу самыми нежными словами, какие только можно придумать: и «серденько мое», и «любка моя», и «ясна голубка моя»…

Гулю разбирало любопытство.

«Ну кто же она такая? Хоть бы слово сказала в ответ! Ничем её не проймёшь. Немая она, что ли?»

Гуля не выдержала и подошла поближе.