Александр Граевский - Наука капитана Черноока [Рассказы]

— Перепутаешь… Эту цифирь потом до утра разгадывать придется.

— Я не цифрами… Я так…

— A-а, — обрадованно протянул капитан. — Тогда давай, сыпь.

— Противника ведь можно не шифровать? По уставу разрешается…

— Можно! Он и так знает, что у него делается, не хуже нас с тобой.

— Так вот, противник, сволочь, занимает оборону на прежнем рубеже. С шестнадцати десяти до шестнадцати сорока вел артиллерийскую стрельбу средними калибрами по площадям. Куда, ты сам знаешь.

— Знаю, будь спокоен…

— У нас все нормально. Черных нет, красный один и зеленый один.

— Какой?

— Зе-ле-ный!

— Это что еще за фокус? Дезертир, что ли?

— Да ну, батя, чего ты городишь! Недогадливый какой! Больной, понял?

— Больной? — облегченно переспросил Богдан. — Тогда ясно. Все? Давай воюй.

— Ага, начинаю торопиться.

Николай откинулся к стене, сцепив руки за головой, и долго сидел неподвижно, вспоминал, как недавно обходил траншеи. Командир четвертой роты Важенин сидел в своем блиндаже с перевязанным горлом.

— Так и живем, — сипел он. — Вода сверху, вода снизу, вода спереди и вода сзади.

Его связной в это время ведром выливал воду, накопившуюся под настилом на полу… В землянке командира взвода лейтенанта Сибирякова чистый столик и на нем фотография девушки, прислоненная к снарядной гильзе. Гильза новенькая, блестящая, и фотография тоже новая, не захватанная. А по стенам землянки сочились грязные капли…

Огонек светильника казался неподвижным. Только копоть едва заметной струйкой тянулась кверху. Николай вытащил из кармашка брюк большие часы, взглянул на них. С минуту колебался, потом решительно взял трубку телефона.

— Крутани-ка там, слышишь? — крикнул он, приподняв палатку.

У печки, где шумели и смеялись солдаты, стало тихо. Телефонист долго крутил ручку, а потом о чем-то разговаривал с промежуточной станцией, кого-то разыскивал.

Николай прижал трубку к уху. Слышны стали шумы, слабые щелчки и нежное попискивание. Где-то далеко зазвучала невнятная человеческая речь, а потом ее сменило какое-то завывание.

И вдруг, покрывая весь этот хаос слабых звуков, далекий девичий голос приветливо произнес:

— «Дон» слушает!

Николай секунду помолчал, смущенно кашлянул:

— Здравствуй, «Дон».

— Здравствуй, Коля. Ты уже пришел?

— Гм… У тебя разведка поставлена что надо. Все знаешь.

— Конечно! — Наташа засмеялась. — Я даже знаю, что ты вымок до ушей…

Они разговаривали долго. Время от времени Наташа привычно официально говорила «минуточку» и замолкала. И тогда вновь становилась слышна жизнь линии связи. Николай терпеливо ждал.

— Але, — слышался вновь голос Наташи. И разговор продолжался. Николай, наверно, и всю ночь бы проговорил, если бы его не позвали к другому телефону. Звонил Важенин. Он доложил, что замкомбат Минченко побывал у него и отправился дальше. Потом спросил, почему долго нет газет.

— Унесли вам, — успокоил его Николай.

— Эренбург есть? — спросил Важенин. И, узнав, что нет, долго и надсадно кашлял в трубку.

Николаю вновь захотелось сказать что-нибудь утешительное. Но сама мысль об этом показалась нелепой.

Что он скажет этому человеку, который ему в отцы годится? Чем его утешит? Сочувствием? Но он все-таки сказал:

— Ты прими сегодня двойную порцию. Прогрейся как следует.

— Эх-хо-хо… — вздохнул Важенин. — За этим дело не станет. Сводку знаешь? Сколько? — оживился он. — Шестьдесят населенных пунктов? И трофеи большие? Здо-орово!

Самое правильное, конечно, было бы пойти сейчас на передовую. Посидеть у Важенина, которому сегодня стало тоскливо. Побродить по траншеям. Зайти к лейтенанту Сибирякову. Тоже, небось не сладко смотреть на чистенькую фотокарточку…

Где-то внутри начала накапливаться злость. В чем, собственно, дело? Ведь он просто не имеет права уйти с командного пункта. Комбат на передовой, и Минченко тоже. И замполит, если еще не ушел, то скоро уйдет туда же. Комбат сказал Николаю, что он должен оставаться на КП. Это приказание даже обрадовало его. Наташа дежурит всю ночь… Так что нечего зря казниться.

А все-таки…

И снова звонок.

На этот раз звонила Наташа.

— Ты еще отдыхать не лег? — деловито осведомилась она.

Николай усмехнулся.

— Я еще колыбельную песенку не слышал… Споешь мне?

— Хи-итрый! — кокетливо протянула Наташа. — Разве можно на посту петь?

— Можно. Я разрешаю.

— Спасибо!

— Не стоит!

— Бессовестный ты, Коля! Толкаешь меня на преступление. Ну, ладно. Позвони мне минут через десять. Хорошо?

Положив трубку, Николай свернул самокрутку, закурил. Через десять минут он позвонит Наташе снова. И она споет ему, обязательно споет. Ведь он очень любит слушать, когда Наташа поет. Концерты для одного слушателя. Правда, телефонисты тоже слышат, но они не в счет.

Николай задумался. Длинное, суховатое, с резко очерченными бровями лицо его затвердело. Не отрывая глаз от огня, он машинально провел несколько раз по гладко зачесанным назад волосам. И вдруг резко поднялся, чуть сутулый, тяжелый.

Откинув плащ-палатку, он подошел к телефонисту. У того по бокам круглой стриженой головы висели телефонные трубки.

— Слушай, — Николай положил руку на плечо телефониста, — вызови мне всех ротных и всех взводных, у кого телефоны есть. Чтобы они одновременно могли меня слушать, разом. Понял?

Телефонист торопливо бросил: «Есть!» — засуетился.

Трубки, укрепленные на голове веревочками, закачались и начали постукивать одна о другую. Николай, засунув руки в карманы, ждал.

Когда все было готово, он взял трубку и сказал голосом, каким обычно отдавал приказания:

— Находитесь у телефонов и слушайте. Только слушайте, понятно?

— Понятно… Есть… — нестройно отозвались сразу несколько голосов. И только Важенин, приотстав, все-таки спросил:

— А что такое?

— Я сказал, сиди и слушай. Понял? Неужели так трудно понять?

— Как не понять. А…

— Слушай! Ясно?

— Ясно!

Несколько секунд Николай простоял молча, держа трубку перед собой. Потом сказал телефонисту:

— Соедини меня с «Доном». И когда… В общем, когда песни будут, переключи так, чтобы все слышали.

Он сразу повернулся и ушел к себе в закуток. Сидел, навалившись на стол и прижав телефонную трубку к уху. Пальцы, державшие самокрутку, легонько вздрагивали.

Когда вновь донесся до него приглушенный расстоянием голос Наташи, Николай сказал как можно беспечней:

— Ты спеть обещала…

Наташа не заставила себя упрашивать. Она пела. Пела вполголоса, для него. Пела популярные довоенные песенки, не бог весть какие глубокие и умные, но заставляющие сладко ныть сердце. Пела украинские и русские песни, пела цыганские романсы и песни, рожденные войной. Временами она обрывала пение на полуслове, официальным тоном говорила: «Минуточку», — и замолкала. Тогда становились слышны попискивания, шорохи: линия жила.