Саттор Турсун - Три дня одной весны

И вдруг старик нашел ответ. Он просто завидовал. И Рухшона тут ни при чем. Иначе почему, когда тот же тракторист Туран подружился с одним хорошим человеком, сердце опять стали терзать змеи и скорпионы? Не потому ли, что снова завидно стало?

Старик удивился, что до сегодняшнего дня ни разу даже не подумал об этом. Никогда не говорил он себе: эй, вспомни-ка свою жизнь, положи на чаши весов все добро и зло, что ты сделал, и посмотри, что из них перевешивает.

Почему-то на такие разговоры с самим собой никогда не оставалось времени. Он заботился лишь о том, чтобы удваивалось все, что у него есть. Как говорится, даже с кладбища пытался унести хоть косточку, и глаза его не могли насытиться. Всегда хотел жить благополучно, богаче других. Иных забот и не было. Зато теперь, на старости лет, у него есть все: деньги, хороший дом, большой сад, имеет корову, мелкую скотину. Есть у него сын и внуки. Короче говоря, старик ни в чем не нуждается. Только одного за ним нет — доброго имени и добрых дел. Да, только этого… Многие из тех, кого обидел Назар, уже умерли. А те, кто остался, постарели, как и он. Почти все они по разу, по два уже приходили его навестить. Завтра, если он протянет ноги, пойдут и за его тобутом [73] Тобут — погребальные носилки. . Да, пойдут, обязательно пойдут. В год, когда Назар справил праздник суннат [74] Суннат — обрезание, религиозный обряд. для своего сына, многие жители селения не почтили его присутствием, лепешки на дастархане и плов в котле так и остались нетронутыми. Но если он умрет, все придут. Почему так устроено? Почему люди не идут на праздник к тому, кто им не по душе, а на похороны являются обязательно? Поскольку сердце твое охладело к кому-то и ты не пошел к нему на пиршество, то и на похороны не приходи! Удивительное создание человек… Как бы там ни было, он поступает благородно, когда приходит на похороны даже своего заклятого врага. Старик подумал, что иначе вряд ли бы нашлись четыре добровольца, которые завтра понесут его, Назара, тобут…

В комнату вошел сын, за ним председатель колхоза Хуррамов. Старик старался смотреть на них прямо и не мог — веки отяжелели. С болью в душе он отметил, что Султан Хуррамов не любит его, хотя и дружит с сыном. Вот уже много лет они ходят друг к другу. Вахид работает у него агрономом… Нет, не позабыл Хуррамов ту давнюю историю. Как он тогда сказал? «Товарищ Джабиров? Эту вашу бесчеловечность я не забуду до самой смерти. А после смерти и кости мои будут ее помнить». Да, эти слова старик запомнил точно.

— Как здоровье, дядя? — спокойно спросил Хуррамов, передав его жене сетку, полную отборных яблок и гранатов.

— Так себе, сынок, — с трудом ответил старик.

— А как аппетит?

Старик покачал головой.

— Хоть насильно, но что-нибудь надо поесть.

— Не могу. Желудок ничего не держит. Кажется, бог решил забрать меня, раба своего.

— Не говорите так, дядя. Не впадайте в отчаяние. Еще поправитесь, посидите в кругу внучат.

— Если бы так…

Меж тем жена расстелила дастархан.

Хуррамов выпил две пиалы чаю, посидел с полчаса, подбадривая старика, поговорил о том о сем, а потом сказал:

— Ну, мне пора, дядя. Поправляйтесь скорее.

Вахид вышел его проводить.

Когда дверь комнаты затворилась, старик вспомнил отца Султана — лудильщика Хуррама. Этот сильный, высокого роста человек никогда не упускал случая поучаствовать в конных состязаниях. В районе и во всех его селениях Хуррама знали не только как мастера-лудильщика, но и как отличного наездника. Иногда он брал на козлодрание и своего единственного сына — Султана, выпрашивал для него у кого-нибудь коня и предупреждал: «Будь внимателен, сынок!» Султан весело улыбался. Потом отец и сын присоединялись к другим всадникам и мчались туда, где подносчик туши бросал обезглавленного козла, а сам, нахлестывая лошадь, удирал подальше. Хуррам обучал сына не только лудильному делу, но и мастерству наездника. Однако Султан не смог его превзойти.

Когда началась война, Хуррам добровольно ушел на фронт. Через два года пришла повестка и Султану, окончившему школу и работавшему в колхозе. Старик хорошо помнит тот день, потому что Султан, направляясь с вещмешком за плечами в военкомат, зашел в правление к Назару и сказал:

— Я, дядя Назар, ухожу…

— Знаю, — прервал его тогда Назар, — идешь здоровым — возвращайся живым.

— Спасибо. — Султан замолчал на миг, подыскивая слова. — Я с одной просьбой к вам.

— Ну, говори.

— Вы знаете, моя мать уже долгое время болеет. В доме почти ничего нет из еды. Что, если бы вы…

— Сейчас я даже соломинки не могу дать.

— Я не говорю, дядя, сейчас… Я не получил плату за восемьдесят трудодней. Зашел вам сказать, чтобы осенью, когда будете распределять зерно, случайно не забыли об этом.

— А-а, это другой разговор.

— Прошу вас, дядя, отдайте мою долю матери. Если до того времени поправится, она и сама придет.

— Не беспокойся. Если я буду здесь, твоя мать не останется голодной. Кроме того, мой прямой долг — помогать матери воина, — сказал ему тогда Назар.

Он не позабыл о слове, данном в то утро Султану, но осенью обещания не выполнил, отдал хлеб Султана своему дружку Имрану, который жил в соседнем селении и обеспечивал его хорошим виноградным вином.

Больная женщина в один из зимних дней сама пришла к Назару, просила, умоляла, а он дал ей только килограмм ячменной муки.

— В амбаре нет и зернышка хлеба, что я могу сделать, откуда возьму?

Через две недели рано утром посыльный постучался в ворота его дома и сообщил, что скончалась жена лудильщика Хуррама и нужно ее похоронить.

— Займитесь этим сами, у меня и других забот по горло. В селении всегда кто-нибудь умирает. Если я буду ходить к каждому, кто станет заниматься делами? — сказал Назар и захлопнул перед его носом ворота.

В начале весны пришла похоронка на Хуррама. Назар взял ее из рук почтальона и, сказав себе: «Этого и следовало ожидать. Теперь, глядишь, очередь и за сыном», — успокоился.

И напрасно, потому что Султан вернулся с войны таким же здоровым, каким уходил.

Старик помнит, как Султан вошел в его кабинет и некоторое время стоял молча. Потом шагнул, положил широкие ладони на край стола и, слегка нагнувшись, с отвращением посмотрел ему в глаза.

— Товарищ Джабиров! Эту вашу бесчеловечность я не забуду до самой своей смерти. А после смерти и кости мои будут ее помнить.

Назар с трудом поднялся с места и, прикинувшись удивленным, сказал:

— Что стряслось, Султан-джон? Давайте сначала поздороваемся. Узнал, что вы вернулись, и хотел вчера навестить вас, да ноги не дошли. Сами знаете, этой проклятой работы больше, чем волос на голове. Вы ведь…

— И хорошо сделали, п р е д с е д а т е л ь. Если бы пришли, я сломал бы вам и вторую ногу.