Борис Губер - Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 7

Несколько человек, громко топоча ногами, внесли тело, накрытое солдатским плащом.

— Пресвятая мать, — вскричал я, — что с ним?

— Долго же ты отворяешь, — возразил мне один из вошедших, в котором я узнал лекаря, жившего неподалеку. — Мы уже хотели ломать двери.

Они уложили Луиджи на постель, и мне больше не нужно было притворяться напуганным — так ужасен был его вид. Все платье было в пыли и крови, — видно было, что он долго полз по собственным кровавым следам. Лицо было залито кровью, сочащейся из разбитой переносицы. Острый край камня проломил ее до основания. Глаза — о! что было вместо глаз, трудно себе представить. Сильный удар заставил их выскочить из глазниц и разбиться. Луиджи полз и кровавыми лоскутами, висевшими на связках и жилах, мел дорожную пыль…

Но самое страшное, от чего у меня занялось дыхание, было не то. Луиджи был жив. Слабыми, но непрестанными движениями шевелились его пальцы, — он беспрерывно глотал кровь, заливавшую его рот и наполнявшую его открытую рану.

Воздуха не хватало мне, ноги мои подкашивались, я схватился за спинку кровати, чтобы не упасть. Но, к счастью, на меня не обращали внимания. Над Луиджи уже суетился лекарь, и я мог несколько притти в себя, выполняя его приказания принести воду, приготовить корпии и повязки.

Луиджи был найден французским патрулем, подобравшим его и разыскавшим лекаря, который, узнав в Луиджи соседа, доставил его домой. Не странно ли, первую помощь ему подала вражеская рука.

— Смотри, Мартино, будь внимательней к раненому, — проговорил, уходя, лекарь, — его жизнь зависит теперь от пустяка. В случае нужды — беги сразу за мной…

Эти первые часы, проведенные мною наедине с исходящим кровью Луиджи, оставили по себе неизгладимый след. Еще и теперь мне кажется, что они принесли с собой непоправимое. Во мне говорило безумное желание сорвать повязки с Луиджи и тем докончить начатое. Но непонятный страх связал меня. Я сидел перед этим телом, борющимся со смертельной горячкой, и погружался душой в омут гибельного бессилия. Неужели же всемогущий в своем милосердии простер над Луиджи руку и сохранил его жизнь? Или он в своем праведном гневе счел Луиджи достойным горшей участи и уготовал ему, как возмездие, жизнь слепца? Что скажет мне Луиджи, вернувшись к сознанию? Как объясню я ему все случившееся и как избегну его мести?

Соседи и знакомые Луиджи, узнав о несчастье, заходили в наш дом, расспрашивая меня о случившемся. Пришел французский офицер, которому поручено было расследовать дело, — я кратко рассказал ему все обстоятельства в том смысле, как это могло быть вероятным, и снова остался один с теми же мыслями, с тем же непреодолимым желанием сорвать повязки с Луиджи и, бросив его, захлебывающегося своей нечистой кровью, бежать из города.

Но кто может угадать эти тайные предчувствия, которые движут женщиной, когда она любит? Наталина должна была вернуться только на следующий день, сбор винограда не мог кончиться раньше, и, однако, это она постучала вечером в дверь. Я открыл. Она вошла запыленная, но, как всегда, лучезарная в своей красоте. Я невольно бросился перед ней на колени и скрыл свое лицо в крае ее платья.

— Что с ним?! — воскликнула она с таким стремлением и невыразимым горем, что стала ясной вся сила провидения, привлекшая ее сюда, и тяжесть удара при виде перевязанного и лежащего в постели Луиджи. Не скрою, я на миг пожалел о том, что сделал.

— Мы были с ним у городского вала… На нас напали… Я едва спасся в темноте бегством, а Луиджи вот принесли… — пробормотал я и прижался губами к ее босой пыльной ноге.

Но сердце женщины в таких случаях, видимо, не обмануть. Она сильно ударила меня ногой в лицо и бросилась к кровати Луиджи. Тут, беззвучно рыдая, она припала к нему, глядя на набухшие кровью повязки.

Тогда я передумал. Я уже не жалел о сделанном. Я решил, что отдам все силы на то, чтобы выходить Луиджи. Посмотрим, подумал я, как постоянна будет ее любовь к слепому с проломленным носом красавцу. О, она мне должна была заплатить за это! Конечно, дом наш был на пустыре, Луиджи лежал в глубоком бреду, я мог бы сделать с ней, что хотел, и проучить ее за все оскорбления, которыми она меня наделила. Но я опасался мести ее родных и был достаточно чист душой, а кроме того, прав Луиджи, что не все можно сделать силой.

Наталина пробыла у нас до поздней ночи и в последующие дни посещала нас, ухаживая за Луиджи с утра до вечера и стараясь не допустить меня к нему вплоть до того дня, когда он пришел первый раз в сознание. Все это время она была как пьяная от горя и злобы ко мне. Я хорошо видел, что она старается восстановить против меня всех, кого может.

По счастью, первый раз Луиджи очнулся в ее отсутствие. Он поднял руку к голове и сказал:

— Жжет… Зачем мне завязали глаза?

— Луиджи, — ответил я, — тебе не завязывали глаз потому, что их нет теперь у тебя. Ты слеп.

Он долго лежал без движения, а потом снова ощупал рукой перевязки.

— Да, я чувствую, — сказал он и начал всхлипывать, как ребенок.

Потом он ощупал подушку и кровать.

— Мартино, — позвал он меня, — как я попал домой?

— Тебя принесли, — отвечал я, повторяя ему то же, что говорил офицеру, — тебя принесли спустя два часа после того, как мы с тобой наткнулись на этих бродяг, которые гнались за мной почти до самого дома. Я заперся от страха, и первый, кому я открыл дверь, был патруль, нашедший тебя на дороге.

— Да, я помню, — согласился он, — что я получил удар, от которого весь мир как бы сгорел в один миг, и я потерял сознанье… Потом я очнулся и полз, пока было силы, в темноте, думая, что кровь от раны заливает мне глаза и мешает видеть… Добей меня, Мартино…

— Что ты говоришь, бог с тобой, — возразил я. — Ты увидишь, я положу все силы, чтобы поднять тебя на ноги. Не впадай в грех отчаянья. Мало ли в мире живет слепых людей?

Но Луиджи стал опять тихо всхлипывать и вскоре впал в забытье.

Я не считал нужным особенно няньчиться с ним в этом разговоре. Мне было важно выяснить скорее его отношение ко мне до того, как Наталина успеет восстановить его против меня. Поэтому я нетерпеливо ждал, когда он снова очнется, чтобы возможно лучше расположить его к себе. И едва лишь он подал признаки сознания, я сказал ему:

— Луиджи, постарайся не волноваться, отнесись спокойно к своему положению и выслушай меня. Ты теперь слеп, у тебя нет родного человека, который ухаживал бы за тобой. Но ты меня приютил и обучал ремеслу, и я был бы неблагодарным псом, если бы не отплатил тебе добром за твое добро и не заменил бы тебе родного. Я вижу в этом свой христианский долг и возблагодарю бога, если он поможет мне поднять тебя на ноги. Будь же уверен, что я не оставлю тебя в твоей несчастной доле, а ты не забудь меня и дальше советами в мастерстве.