Юлиан Семенов - Горение

– Казаки, – сказал кто-то из собравшихся.

– Это другое дело, – ответил Дзержинский, – есть трудовые казаки, есть…

– Казаки едут, – повторили тихо, – у тебя за спиной, Юзеф.

Дзержинский обернулся: из кустов выезжали казаки и конные городовые.

– У кого есть нелегальная литература, отдавайте мне, отходите в сторону, – сказал Дзержинский, разрывая листочки из записной книжки и быстро глотая их. – Вы меня не знаете!

Жандармский офицер был любезен. Картинно козырнув, он соскочил с каурого, ликующе оглядел собравшихся и сказал:

– Господа, вы арестованы. Прошу предъявить документы. У кого из вас есть что недозволенное – извольте сдать. Дзержинский протянул свой паспорт первым:

– Я – Кржечковский, Ян Эдмундов.

– Что вы здесь делали, господин Кржечковский?

– Об этом поговорим в тюрьме, как я догадываюсь? Сейчас прошу отметить лишь то, что все это сообщество я раньше не знал и не видел: вы загнали меня в одну кучу с гуляющими.

– Оружие есть?

Дзержинский полез в карман, достал браунинг. Офицер испуганно выбросил вперед руки, к нему кинулись жандармы.

– Что это вы такой пугливый? – усмехнулся Дзержинский и швырнул пистолет на землю. – Он не заряжен. И, по-моему, даже без бойка…

На железнодорожной станции арестантов загнали в угол зала ожидания для пассажиров первого класса: дамы в шляпах, мужчины в канотье, дети в кружевах, – все это замерло, когда ввели Дзержинского и его друзей. Все замерло, кроме мячика, который катился по кафельному полу, а следом за ним бежал малыш в матроске.

Дзержинский мячик поднял, ловко, как фокусник, завертел его на пальце, протянул мальчику, присев перед ним на корточки.

– Отойти от арестованного! – гаркнул жандарм.

А малыш ведь не понимает, что такое «арестованный», это мама его понимает, она к нему и бежит, хватает сына на руки, испуганно прижимает к себе, шепчет что-то на ухо, садится рядом с мужем, инженером-путейцем, испуганная, будто породистая наседка.

– Сынок, – сказал путеец, не отрываясь от газеты, – подойди к господину и скажи: «Большое вам спасибо».

– Казимеж, – прошептала женщина. – Что ты делаешь?!

Путеец, сложив газету, сунул ее в карман, поглядел на Дзержинского и повторил:

– Яцек, маленький, надо всегда благодарить тех, кто делает тебе добро. Ну-ка, умница моя, топай…

Малыш подбежал к Дзержинскому, отодвинул толстую жандармскую ногу в деготном сапоге и сказал:

– Па-сибо бо-шое!

Жандарм растерянно оглянулся – к счастью, козыряя направо и налево, бежал офицер.

– Ой, какой масенький, – залепетал он, стараясь огладить белокурые, мягкие волосы ребенка, который отодвигался от офицера из-за того, что шпоры громко дзенькали, большие, игольчатые шпоры – они маленьким-то видней, чем взрослым. – Чей ребенок, господа?! Пожалуйста, возьмите дитя, нам надо пройти через зал.

Офицер быстро обежал глазами головы арестованных, видимо пересчитывая их таким образом:

– В тюрьме мест нет, будете ждать камер здесь, в Ново-Минске!

, .. В Ново-Минске, на маленькой тихой улице, вдали от большака, полицией был занят дом – две небольшие комнаты – для содержания заключенных. Жандармский офицер, козырнув армейскому прапорщику, сказал:

– Я передаю вам под охрану тридцать семь душ. Социалисты. Весьма опасны, извольте предупредить солдат.

– А питать их чем? Ваши обещали повара прислать. Чем мне их питать?

– Питать? – переспросил жандарм. – Об этом я как-то не подумал. Тюрьмы переполнены, кухня не успевает варить похлебку, повар лежит с инфлуэнцей.

– А у нас – вовсе нет.

– Но как-то ведь питаетесь?

– На базаре берем, во дворе жжем костры.

– Вот и прекрасно, – снова козырнул жандарм, – пусть им тоже берут на базаре. Счет по семь копеек на душу мы утвердим.

– Что ж я им на семь копеек куплю?

Жандарм обворожительно улыбнулся:

– Наша бюрократия всегда и везде отстает – от роста цен тоже. Ничем не могу помочь.

– Когда их заберут?

– Их? Хм… Думаю – послезавтра. Мы подготовим к этапу семьсот человек, так что в тюрьме, думаю, станет чуть попросторней. Честь имею.

Рядовой Пилипченко, отлежав после порт-артурской контузии в читинском госпитале, отправлен был на отдых, в тыл. Домой не пустили – погнали в Королевство Польское: там харчили сносно и кров был теплый. Вечером, поднявшись на мыски, он заглянул в окно домика, где содержались арестанты, долго разглядывал, как люди разговаривали, шутили, собирались в кружки – спорить, а потом спросил того, что был ближе:

– Слышь, а вон тот, худой, вокруг которого все вьются, ваш начальник?

– Почему начальник? Товарищ. Коли спорить можно с человеком – какой он начальник? Если с кем спорить нельзя, боишься, что с работы за то прогонят, хлеба семью лишат, – тот начальник.

– Это понятно, – согласился Пилипченко, – это дураку ясней ясного.

Проходивший мимо унтер гаркнул:

– Пилипченко! Прекратить разговорчики! Разболтался мне, сволачь!

– Слуш, вашродь! – гаркнул солдат, подмигивая арестанту.

Тот рассмеялся, кликнул Дзержинского. Когда унтер отошел, Пилипченко снова поднялся на мыски и столкнулся лицом к лицу с Дзержинским.

– Эк обращаются, а? – удивленно, с жалостью, сказал Дзержинский. – Каждый болван имеет право ударить, «тыкнуть»…

– Не-е, – ответил Пилипченко, – энтот унтер добрый, он редко когда затрещину даст, а «ты» кажному хорошему человеку говорят.

– Если мне говорят «ты», и я тоже могу ответить «ты» – тогда верно, а вот когда он «ты», а ему в ответ: «вашбродь» – это никуда не годится. Ну-ка, обратитесь к нему на «ты», попробуйте…

– Он по шеям отпробует, – ответил Пилипченко и как-то изумленно посмотрел на Дзержинского. – А верно, голова у тебя светлая, я чегой-то ни раз и не думал об этом. Нам положено «вы» говорить, а им «тыкать», ну и пущай себе шло б…

– А может, лучше не надо, чтобы «шло»? Может, лучше по-новому попробовать?

– Попробовать-та хоцца, а коль в Сибирь? Тогда как – ответь мне, начальник?

– Не начальник я. Товарищ я тебе, товарищ, а не начальник

– А как же без начальников можно? Без них разбегутся. У барантов-то, небось, тоже начальник есть, а у курей – пятух.

– Пятух, – беззлобно передразнил Дзержинский, прислушиваясь к протяжному треску цикад. – Когда мы победим, начальника тебе ставить не будут – сам выберешь из товарищей: кому веришь, кого знаешь честным, кто грамотней тебя и умней.

– И-и-и, – с внезапной злобинкой рассмеялся Пилипченко, – это, значится, рай опустится на землю?!

– Рай не опустится, а будет так, как говорю я.

– Не будет так никогда: власти без начальника нет. Не удяржишь, коли плетью по бокам не охаживать. Сам-то из господ будешь?

– Из дворян.

– Все дворяне худые, это от кровной вашей старости. Купец – тот молодой, у него две морды заместо одной, как у хорошей куры два яйца в желтке.