Юлиан Семенов - Горение

– Это ваш человек! – Зуев всегда норовил самое сложное от себя отодвинуть, передав другим; никакого честолюбия, только б спокойно дожить до пенсии. – С вашей подачи этого самого Петрова взяли, уровень высок, птица из Парижа, саратовцы с таким не справятся, вызывайте-ка его к себе, Александр Васильевич, и посмотрите сами, на что он годен!

Поначалу Герасимов – как это было испокон века заведено – отказался («зачем мне присваивать лавры волжан; полковник Семигановский и сам прекрасно справится»), заранее зная, что Зуев попросит еще раз – теми же словами, но в несколько ином тоне (должны угадываться приказные или же недоумевающие нотки); после этого следовало соглашаться, попросив конечно же оказывать новому делу не только постоянное внимание, но и посильную помощь (некая форма привычного бюрократического па-де-де – с приседанием, жеманством и поклоном).

Вернувшись в охранку, сразу же отправил шифротелеграмму в Саратов с просьбой откомандировать Петрова в северную столицу первым же поездом в отдельном купе, загримированным, в сопровождении трех филеров.

После этого обошел свое здание, нашел большую комнату, окна которой выходили во двор, попросил вынести рухлядь, подобрал мебель – удобную кровать, письменный стол, два кресла, этажерку для необходимой литературы – и распорядился, чтобы белье постелили магазинное, никак не тюремное, при этом пошутив: «Если театр начинается с вешалки, то наши спектакли следует начинать разыгрывать на улице, у парадного подъезда в зрелищный дом».

Когда Петрова доставили в охранку, Герасимов зашел к нему в комнату, осведомился, нравится ли здесь гостю, выслушал сдержанную благодарность (хотя в голосе чувствовалась некоторая растерянность, ищущее желание понять ситуацию) и сразу перешел к делу:

– Господин Петров, я открою свое имя после того, как вы подробно напишете мне о вашей работе в терроре. Интересовать меня будет все: ваши товарищи по борьбе с самодержавием, руководители, подчиненные, явки, транспорт. Вы, конечно, понимаете, что устраивать побег из каторжной тюрьмы – дело противозаконное, я буду рисковать головой, если, поверив вам, пойду на риск. Чтобы я смог вам поверить, надобно исследовать ваши показания, соотнеся их искренность с документами архивов. Если результат будет в вашу пользу, я выполню все, о чем попросите. В случае же, если мы поймем, что вы вводите нас в заблуждение, что-то от нас таите, что-то недоговариваете, – вы, конечно, знаете печальный опыт с бомбистом Рыссом, – я возвращу вас в Саратов. Оттуда будете отправлены в рудники. Сможете выжить – на здоровье, я человек незлобивый. Но когда поймете, что наступил ваш последний миг, – вспомните эту комнату и наш с вами разговор: последний и единственный шанс, второго не будет.

– Я напишу все, что умею, – ответил Петров, по-прежнему сдержанно, хотя глаза его лихорадочно мерцали и лицо было синюшно-бледным. – Не взыщите за стиль, это будет исповедь.

Через два дня, когда Герасимову передали тетрадь, исписанную Петровым, он обратился к знакомому графологу, доктору Николаевскому:

– Анатолий Евгеньевич, поглядите, пожалуйста, страничку. И пофантазируйте про человека, который ее писал. Сможете?

– Надо бы взять в лабораторию, – ответил Николаевский. – Почерк вашего пациента весьма занятен…

Герасимов покачал головой:

– Нет, в лабораторию не получится… Да ведь я и не прошу определенного ответа… Меня вполне устроит фантазия, приблизительность…

Сняв очки, Николаевский склонился к тетрадке и словно бы пополз глазами по строкам; брови высоко поднялись, а ноздри странно трепетали. (Так же было с пианистом Де Близе, когда приезжал с гастролями; Герасимов сидел в первом ряду, ему это очень запомнилось; только в концерте было еще слышно, как Де Близе тяжело сопел, замирая над клавишами, будто на себе шкаф волок, а графолог, наоборот, задерживал дыхание, словно плыл под водою.)

– Ну, что я вам скажу, Александр Васильевич, – не отрываясь от строк, медленно заговорил Николаевский. – Писал это человек волевой, с крутым норовом, невероятно самолюбивый, – видите, как у него «в» и «ять» летят вверх?! Гонору тьма! Человек достаточно решительный – круто нажимает перо в конце слова. Склонен к некоторому кокетству, – заметьте, эк он, шельмец, закручивает шапочки заглавных «р» и «г»…

…Герасимов несколько раз сжал и разжал кулак, стараясь поточнее сформулировать фразу; наконец нашел:

– А вот с точки зрения надежности… Я понятно говорю? Он верен? Можно положиться на автора этих строк?

– Повторяю, в почерке ощущается сила… Не скажу, конечно, что к вам обращается ангел…

Герасимов затрясся от мелкого смеха:

– Так мне ангелы не нужны, Анатолий Евгеньевич! Мне как раз потребны дьяволы… Значит, думаете, можно рискнуть на откровенный разговор с этим почерком?

Данные из архивов подтвердили информацию, отданную Петровым. Два адреса, куда, по его словам, должен был подойти транспорт с динамитом и литературой, оказались проваленными провинциальной агентурой, так что проверить искренность «Хромого» на деле не удалось, – саратовцы переторопились, поскольку полковник Семигановский мечтал поскорее получить внеочередного «Владимира».

Тем не менее, приняв решение начать серьезную работу, Герасимов поднялся на чердак, сел к оконцу в креслице, заранее туда поставленное, и, приладившись к биноклю, начал наблюдать за тем, как себя ведет Петров наедине с самим собой.

Смотрел он за ним час, не меньше, тщательно подмечая, как тот листает книгу (иногда слишком нервно, – видимо, что-то раздражает в тексте), как морщится, резко поднимаясь с постели (наверное, болит культя), и как пьет остывший чай. Вот именно это, последнее, ему более всего и понравилось: в Петрове не было жадности, кадык не ерзал по шее и глотки он делал аккуратные, красивые.

Вечером Герасимов постучался в дверь комнаты (сказал филерам на замок не запирать), услышал «войдите», на пороге учтиво поинтересовался: «Не помешал? Можно? Или намерены отдыхать? » – «Нет, нет, милости прошу».

– Спасибо, господин Петров. Давайте знакомиться: меня зовут Александр Васильевич, фамилия Герасимов, звание – генерал, должность…

– Глава санкт-петербургской охраны, – закончил Петров. – Мы про вас тоже кое-что знаем.

– В таком случае не сочтите за труд написать, кто в ваших кругах обо мне говорил и что именно, ладно?

– Знал бы, где упасть, подложил бы соломки… Вот уж не мог представить, что жизнь сведет именно с вами…

– Расстроены этим? Или удовлетворены?

– Про вас говорят разное…

– Что именно?

– Говорят, хам вы. Людей обижаете.

– Людей? Нет, людей я не обижаю. А вот врагов – это верно, обижаю. У меня к ним нет жалости! .. Такова судьба: или они меня, или я – их… Логика, никуда не денешься…