Юлиан Семенов - Горение

– А жена у него кто? Роза Марковна! Не было б ее рядом с ним – в Петербурге 6 лекции читал ваш Георгий Валентинович! Это она и ее родственнички на него влияют! Ишь, заступнички нашлись!

– Так если сами за себя русские не заступаются, – возразил Доброскок, – пусть хоть Аксельрод с Мартовым станут…

– Не-ет, дудки-с! Надобно русских людей учить самих за себя стоять! Хватит на других уповать!

– Ну да! Только я решил заступаться, как сразу в охрану и угодил!

– А вы не тот путь избрали, Иван Васильевич! Россия – для русских, давайте поначалу об этом уговоримся. А коли уговоримся, тогда пойдем дальше: бюрократия наша, все эти столоначальники, директора департаментов, министры и прочая шушера, – да, да, именно так, я не оговорился, – мешают нам стать во весь исполинский рост! Думаете, мы здесь, в охране, не знаем, что вытворяют мерзавцы в сановном Петербурге?! Всё знаем! Очень хорошо знаем! И намерены с этим вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Но только мы, русские! С открытым забралом! Иду на вы! Гордо и бесстрашно! Словом, Либерман по нашей просьбе вам в карман «Манифест» сунул, а Самуилов этот у меня получает оклад содержания, – что скажу, все выполнит!

– Что?! – Доброскок вскочил со стула. – Быть того не может!

– А от кого ж тогда я про вас все выузнал? Кто сделал вашу семью некредитоспособной?!

И про Самуилова и про Либермана подполковник Крамской лгал; Либерман вскорости погиб на каторге; Самуилов же, прощелыга и жулик, обходил охранку за версту, по престольным праздникам пел «Боже, царя храни» и был обыкновенным, как и отец Ивана Васильевича, торгашом мелкого пошиба. Тем не менее тонкая антисемитская обработка, на которую Крамской был дока, дала свои плоды: Доброскок согласился «разоблачить провокатора царской охранки» Либермана, по молодости лет не понимая, что втянут в игру; когда понял, было поздно уже – дал согласие работать, превратившись в осведомителя; провел семь ликвидаций, был замечен Зубатовым, переведен из секретных сотрудников в чиновники охранки – то есть повторил путь самого Зубатова; во время революции пятого года, в благодарность за борьбу против социал-демократов, произвели в подполковники, стал доверенным лицом Герасимова, им и остался после того, как Александр Васильевич получил «повышение».

Раздевшись в тесной прихожей доброскоковской квартиры, Герасимов в зало не вошел (там музицировали жена с дочерью) и просквозил в узенький, словно пенал, кабинетик.

– Что слышно о хромом? – сразу же спросил Герасимов, снимая дымчатые очки; по дороге к Доброскоку трижды проверился, два раза поменял извозчика: дело вступило в завершающую стадию, теперь надо быть аккуратным до провизорской скрупулезности, один неверный шаг – и погибель.

– Вернулся, – ответил Доброскок. – Я встречался с ним. Он в ужасном состоянии. Что случилось – не открывает… Ждет встречи с вами.

– Ваши предположения?

– Боюсь, не попал ли он в бурцевский переплет.

– Почему Виссарионов не отправил к нему на связь Долгова?

– Что, непонятно?

– Против меня затеяли игру?

– Именно так.

– Где вы с ним увидались?

– Слух прошел, что он здесь… Ш-ш-ш-ш, полная секретность, но от меня разве утаишь… Словом, я нашел его в «Метрополе», перехватил утром, в толпе, утащил от филеров в подворотню, там у меня проходной ход отработан… А за ним, помимо наших, эсеровский Бартольд смотрит… Исхудал Петров еще больше, нервен, как дама в известные дни, пришлось даже прикрикнуть на него – не помогло. «Выдвигаю ультиматум: или Герасимов со мной увидится, или пусть пеняет на себя».

– Что ответили?

– Сказал, что на днях вернетесь… Свяжусь… Доложу…

– Хм… Вот что, Иван Васильевич… Войдите-ка с ним в контакт не сегодня, так завтра… И попросите его написать письмо на мое имя – чтоб я мог с документом обратиться к Курлову… Основание нужно для встречи, иначе – рискованно…

– Они вам откажут, Александр Васильевич… И Курлов откажет, и Виссарионов…

– А Карпов? Все-таки я его своим преемником назвал, не кто… Неужели и этот лишен чувства благодарности?

– Нет, он человек совестливый, но сейчас крутые времена пошли… Курлов, словно конь, роет копытом… Виссарионов с ним во всем заодно…

– Мне нужно письмо, – упрямо повторил Герасимов. – Пусть Курлов откажет…

Достал из кармана портмоне, отсчитал пятьдесят рублей – помнил, что Доброскок из осведомителей, зазря не рискует.

– Найдите кого из наших стариков, прикройте спину, пусть они будут с вами постоянно. Посулите еще сотню – если дело будет закончено успешно. А это, – он достал тысячефранковую банкноту, – для подарка дражайшей половине, вам ее вкусы известны, вы и поднесите, у нее ж послезавтра день ангела, если не изменяет память?

Доброскок посмотрел на Герасимова восторженно:

– Ну и дьявол же вы, Александр Васильевич! Что за счастье с вами работать!

– Мы еще не работаем, – ответил Герасимов, посуровев. – Мы готовимся. Работа начнется, когда я получу письмо… «Милостивый государь, поскольку я был брошен известными вам людьми на произвол судьбы в Париже, необходимость нашей встречи не нуждается в разъяснении. В случае, ежели вы от нея откажетесь, всю ответственность за последующие события вам придется нести перед Богом и вашей совестью, коли она в вас сохранилась. Южный».

С этим письмом Петрова, позвонив предварительно своему преемнику, полковнику Сергею Георгиевичу Карпову, генерал и отправился в свой бывший кабинет, столь дорогой его сердцу.

Карпов принял его дружески, хотя, как и Виссарионов, старался не смотреть в глаза, был излишне экзальтирован, расспрашивал о здоровье так, будто был лечащим врачом Герасимова, отдавал ничего не значившие сплетни – никаких имен, ни одного упоминания о новых делах; будто с каким бомбистом говорил – перед началом вербовочной беседы.

Герасимов тем не менее ответил на вопрос о здоровье, однако, когда Карпов – сразу же после обязательно-протокольных пробросов – начал извиняться, ссылаясь на то, что вызывает Виссарионов, генерал остановил его достаточно приказно:

– Погодите, полковник. Надо обсудить дело, которое известно Петру Аркадьевичу… Вы, полагаю, помните Петрова?

– Ну как же, слыхал…

– Нет, вы не только слыхали о нем, Сергей Георгиевич. Вы им занимаетесь. И я говорю сейчас не только от своего лица. Что вы намерены сообщить мне для передачи Столыпину?

– Александр Васильевич, – чуть не взмолился Карпов, – не ставьте меня в жуткое положение! Мне запрещено говорить с вами о Петрове!

Герасимов удовлетворенно кивнул, подумав, что на провинциала, только три месяца как переселившегося в столицу, употребление фамилии премьера без обязательных титулов не могло не произвести нужного впечатления.