Юлиан Семенов - Горение

Тот снова начал терзать руки, потом уронил голову на грудь – дурак не поймет, что играет, ответил тихо:

– Я должен подумать.

После того, как «Красовский» ушел, Шевяков потянулся к внутреннему телефонному аппарату, но Глазов остановил его:

– Не надо.

– То есть как?

– Вы же видели его. Спугнете человека – получите двойника. Второй раз всю идею со своей торопливостью испортите. А сие – непоправимо. Завтра обложите его, куда он денется?

Глазов играл свою игру – если он, именно он, возьмет Дзержинского и директор Департамента полиции Лопухин узнает об атом, тогда можно проситься на прием, тогда придет время умно продать свои разноцветные папочки интеллигентному человеку – тот оценит.

Один Матушевский или даже вместе с Тшедецкой ему не так нужны; сейчас ему надобен Дзержинский. Только не переторопить события – тогда надолго ничего не будет. О его личной охоте за Дзержинским не знает никто; он с Шевяковым сейчас, он открыт для коллеги, он помогает ему типографию ставить, новое дело дуть. Но сам он ждет Дзержинского: сорвется там – отломится здесь. Ждать, словом, надо, ждать, таиться, играть, хитрить, будь все трижды неладно!

– Я к пану Матушевскому, – тихо шепнул Ноттен в глухую дверь, – я Владимир Нот…

– Вы ошиблись, милостивый государь, – ответил Матушевский, стремительно глянув на Дзержинского, который стоял рядом (только-только вернулись с заседания, неужели всех взяли?! ). – Здесь нет никакого Матушевского.

– Послушайте, пожалуйста, – продолжал шептать Ноттен. – Я – Ноттен, писатель Ноттен…

– Впусти, – шепнул Дзержинский.

– Надо сжечь прокламации. Там прокламации, – таким же быстрым шепотом ответил Матушевский.

– Впусти, – повторил Дзержинский, кончив рассматривать Ноттена в хитрую дверную дырочку. – По-моему, он один.

«Перехватив» на пустынной улице Гуровскую, которая чуть лишь не за полночь распрощалась с Альдоной Булгак (Дзержинский так и не появился в доме, где остановилась сестра, вопреки ожиданиям охранки, а если бы и появился, Елена Казимировна была намерена ему во всем открыться, предупредить об опасности и спросить, как ей вести себя с жандармами на будущее), Шевяков решил провести с нею решающую беседу до того, как она встретит Ноттена – чем черт не шутит, вдруг поэтишко брякнет?

Шевяков привез удивленную Елену Казимировну во двор маленького коттеджа, пропустил Гуровскую в темную переднюю, провел через большой зал, освещенный одной лишь свечой, в кабинет. Тут он принимал агентуру, на которую было решено ставить. Обставлена его конспиративная квартира была странно: мебель карельской березы, хрупкая, светлая, была явно чужеродной здесь, место ей в девичьей комнате, а не у полицейского чина, но выбирать Шевякову не приходилось: после очередного погрома вывезли из дома купца Гирша, потом уголовные арестанты отремонтировали поломанные стулья в тюремной столярной мастерской, и ночью гарнитур был привезен сюда. Шевякову гарнитур нравился – он любил маленькие и хрупкие вещи.

– Присаживайтесь, Елена Казимировна. Теперь мы с вами здесь будем встречаться, чего ж народу возле Охранного отделения глаза мозолить – глядишь, кто знакомый увидит. Записку о ваших берлинских «товарищах» мы еще раз прочитали, сравнили с тем, что у нас есть, хорошая вышла записочка, все сходится, – Шевяков достал из секретера деньги, положил их на столик перед Гуровской, кашлянул. – Здесь пятьдесят рублей. Аванс, так сказать, несмотря на досадную неудачу с Дзержинским.

Он видел, что женщина не знает, как ей отнестись к происходящему. Наклонившись через столик, Шевяков потянул к себе ее ридикюль:

– Позволите?

Открыв ридикюль, он опустил в потрепанный, жалкий шелк ассигнации и, наслаждаясь, хрустко закрыл защелки, сделанные в виде двух собачьих мордочек.

– Маленькая формальность, – сказал он, сыграв растерянное смущение, – придется написать расписочку. Вот здесь, на этом листике: «За выполненную работу мною получено пятьдесят рублей». Уж извините, но такой порядок – отчет и с меня требуют.

Шевяков проследил за тем, как Гуровская, ожесточившись отчего-то, вывела подпись, легко у нее из-под пера листочек забрал, аккуратно, по-купечески сложил его и спрятал в карман.

– Выпить чего не желаете? Водочка есть, финьшампань, шартрез.

– Я не пью.

– Капельку-то можно? Или опасаетесь, что Владимир Карлович заподозрит неладное?

– У меня ограничено время, так что я, пожалуй, пойду.

– Одна минуточка, Елена Казимировна, одна минуточка. Тут вот какое дело… То, что вы нам берлинские адреса дали, это замечательно и прекрасно. Адреса Дзержинского вы написали верные, но мы их, говоря откровенно, знали и раньше. А вот с Матушевским, Каспшаком и Мацеем Грыбасом – с партийными типографами – как?

– Я их не встречала.

– Надо встретиться.

– Мне пора возвращаться в Берлин.

– Это я понимаю, только постарайтесь перед отъездом отдать мне этих людей.

– То есть как?

– Они преступники, Елена Казимировна. Террористы. Швырнут бомбу – пойдут на виселицу. А ежели мы их обезопасим сейчас с вашей помощью, они отсидят ссылку и вернутся домой: тех, кто отказался от преступной деятельности, мы не обижаем.

– Вы говорите неправду: социал-демократы отвергают террор.

– А боевые группы-то все ж есть? Есть. До поры до времени отвергают, до поры, Елена Казимировна.

– Даже если это и было бы правдой, я никогда не стану вашей сообщницей в том, чтоб людей прятать за решетку.

– Елена Казимировна, солнце мое, не надо, не след вам так со мной говорить.

– Я могу с вами прервать все отношения и не разговаривать – вовсе.

– Как это?! Прервать? Это теперь нельзя. Мы тех, кто предает, подвергаем суровому наказанию, Елена Казимировна. И бежать вам некуда. Мы ж в Берлине, по тому адресу, который вы дали, одного из ваших товарищей нащупали. Провели, так сказать, до границы и посадили в тюрьму. С литературой. Так что пути вам назад нет. Мы ведь рукастые, если станете двурушничать, расписку вашу покажем товарищам и копию письма с тем адресом, по которому ваш знакомый раньше проживал, а теперь к нам переселился.

– Но это же… Это шантаж!

– Это не шантаж, а оформление сотрудничества. А вот нас шантажировать – одной рукой им писать, а другой – нам, этого я не позволю. И хотите мой добрый совет получить, Елена Казимировна? Вы себе правду скажите, это не успокаиваю я вас, а открываю глаза: то, что вы нам помогаете, – вы и своим друзьям помогаете. Да, да! Какая горячая голова увлечется, мозги себе задурит разными там идеями, а нам потом его под веревку ставь! Ишь герой! У нас у всех тоже сердца-то есть, не каменные, так сказать. Лучше завиральную идею в начале пресечь, чтобы спасти молодую жизнь, чем упустить из виду болезнь. Что-то главные партийцы сюда не очень ездят, под крылышком у Либкнехта сидят!