Юлиан Семенов - Горение

Двух часов «прогулки» хватило на то, чтобы повидать отца Георгия Гапона – в церквушке за ним не следили; за ним только дома следили и в «обществе фабрично-заводских рабочих». Считали, что социалисты в храм не придут – богохульники, а Гапон этого не любит.

Разговор с Гапоном был хороший, сердечный, хоть и грустный – помянули старое, посетовали на день сегодняшний и обговорили все на будущее: надо было начинать громко помогать Государю, поднимать народ под хоругви, идти на поклон к Заступнику, открыть ему глаза на грехи нерусских чиновников-супостатов, от которых и есть все зло по земле. Детали обсудили особенно тщательно, но легко, не называя своими именами то, что задумали, – понимали друг друга с полуслова, с бессловесного взгляда понимали.

В Департаменте, куда явился Зубатов после встречи с Гапоном, получил ответ: проводить лето в Ялте «не рекомендовали»; причислен был, таким образом, к студентам, социалистам, чахоточным и евреям – тем запрещено было появляться в городе, через который царская семья следовала в Ливадию. Александр Иванович Куприн пытался было помочь бедолагам, написал письмо государю, а через два дня Иван Антонович Думбадзе, градоначальник, генерал-майор, рубаха-парень, анекдотчик и жуир, взмыленно мотался по Ялте, выспрашивая городовых, где Куприн гуляет. Нашел Александра Ивановича у порта, в кабачке Попандопулоса, отдал почтительно конверт с царским гербом. Куприн пьяно обрадовался, шампанского приказал дюжину, бахвалиться начал, конверт вскрыл и прочел вслух – поспешил спьяну-то: «Выпивая – закусывайте. Николай II».

…Ладно, Зубатов – не Куприн, он шуметь не будет, он тихо в Москву уедет, он теперь ждать будет. Он дождется – позовут. Униженно и тишайше. Тогда – вернется, на белом коне вернется.

Расшифровав письмо от Розы, «доктора Любек», Дзержинский спустился в пустую залу типографии, запер дверь и, вернувшись в кабинетик, прочитал письмо наново: «Твое письмо о создании Военно-Революционной организации во главе со „Штыком“ очень нас порадовало: великолепный образец интернациональной борьбы поляков и русских против царизма. Пожалуйста, информируй меня подробнее об этой работе – она в высшей мере перспективна. Сейчас я пишу « статью о том, как развиваются события дома. Если бы ты выкроил время, дорогой Юзеф, сел за стол (когда мы победим, будет издан специальный декрет, освобождающий тебя от организационной работы с предписанием отдаться литературе) и составил свой конспект того, что, с твоей точки зрения, наиболее важно из происходящего дома для читателя неподготовленного, не знающего ситуации в Польше, что, по-твоему, следует выделить и проанализировать

– была бы тебе бесконечно благодарна. У меня гора матерьялов, но ты знаешь, как я верю твоему знанию, чутью и художнической обескоженности. Мне бы хотелось свести нашу с тобой точку зрения воедино. Жму руку, Роза».

Ответ Дзержинский написал сразу же: «Дорогой товарищ! Спасибо за обещание освободить меня от текучки. Добрыми намерениями вымощена дорога в ад – я тебе не верю. Со „Штыком“ (запасная кличка „Офицер“) я постоянно встречаюсь – очень славный и открытый человек: знает по-настоящему толк в деле. По поводу твоей просьбы. Я, подобно тебе, веду хронологическую таблицу событий, которые нельзя позволить забыть потомкам. Не убежден, что мой конспект может открыть тебе что-то новое: твои статьи в нашей печати не только фиксируют сегодняшние события, но – подчас – поразительно точно угадывают события завтрашние. Тем не менее, готов выполнить твою просьбу. Начну отсчет с февраля 1904, с начала русско-японской кампании. Через полторы недели после начала войны мы, как помнишь, провели огромную рабочую демонстрацию на Маршалковской. Полиция, раненые, арестованные. (Ты славно написала об этом.) 14 марта – новая массовая демонстрация рабочих, проводили вместе с рядовыми пэпээсами. В марте устроило демонстрацию движение „за реальную политику“ (не тебе говорить – по форме оппозиционное, по существу сволочное, мерзкое, буржуазно-соглашательское), однако факт есть факт, а нам факты замалчивать негоже. 27 апреля – защита типографии на Чистой (спасибо за листовку о Марцыне Каспшаке), на следующий день стачка каменщиков, все строительные работы в Варшаве замерли; через три дня громадные первомайские демонстрации на Новом Свете, аллеях Уяздовских, на Банковой площади. (Хорошо бы расширить твое выступление об этом – в свете нового времени.) Через два дня пэпээсовская студенческая молодежь, правого уклона, смешавшись с национально-демократической, вышла с требованием провозглашения конституции 1793 года (Что может быть страшнее националистической слепоты?! ). Июнь-июль – демонстрации рабочих, сильное антимобилизационное движение в рабочих кварталах. Семьи не намерены отдавать кормильцев в царскую армию, они не хотят получать похоронки из Маньчжурии. (Твоя прокламация об этом издана невероятным тиражом – 25000!!! ) Через два дня после того, как Егор Сазонов убил министра фон Плеве, на Маршалковскую вышли тысячи наших и ППС с пением „Варшавянки“. В августе – повсеместные демонстрации против военно-полевого суда над незабвенным Марцыном Каспшаком, стычки с полицией, всеобщая стачка строителей. (Я очень жду, что ты напишешь большую статью о Марцыне.) В сентябре – демонстрации, организованные нами и левыми пэпээсами против еврейских погромов; огромные процессии во время суда над Каспшаком. В ноябре наши либералы вручили Дурново „записку“ с пожеланием либеральных реформ; через день – вооруженная демонстрация наших и ППС. Потом – известная тебе история с провокацией правых папуасов, которые не могли спокойно относиться к контактам между рядовыми ППС и нами: черный день их демонстрации 13 ноября, трупы на улицах, траур в сердце. В декабре – всеобщая студенческая демонстрация в защиту Егора Сазонова; вылилось это шествие в массовое выступление, которое мы поддержали. Еще раз спасибо за твою прокламацию об этом – Сазонов честный человек, жаль, что такие погибают по милости эсеровских вождей. В этом году, в 1905, сразу после молебнов и елок повсюду расклеен царский рескрипт, запрещающий в Варшаве и Лодзи любые собрания, демонстрации, митинги. Сейчас готовим стачки и митинги – несмотря на угрозы. Я намеренно выделил Варшаву: столица – зеркало, в ней все видно. Об остальном допишу оттуда – завтра снова отправляюсь в Край, не забывай газету, пиши и заставляй писать товарищей постоянно. Жму руку, твой Юзеф».

Потом Дзержинский цепко и споро просмотрел остальную корреспонденцию, сделал вырезки; он вел досье каждый день, не доверяя эту работу – пока бывал в Кракове – никому; сел за материал в номер; обхватив лоб узкой, сильной ладонью левой руки, замер над листом бумаги; несколько раз заглянул в русско-польский словарь – надо было перевести Ленина, его статья только что пришла из Швейцарии.