Камил Икрамов - Дело моего отца [Роман-хроника]

Юсуп беззвучно заплакал, потом взял конфету с пола и, не оборачиваясь, скрылся за дверью.

Потом вышли Нугман и Усман.

— Мама скоро умрет? — спросил Нугман. — Скажите, Акмаль-ака, она скоро умрет?

— Почему ты меня спрашиваешь?

— Она про вас сказала, что вы все знаете, чтоб мы вас слушались.

Робкие ребята, одному пятнадцать, другой на два года младше, а робкие, нерешительные, можно даже сказать — забитые. Им в семье пришлось тяжелее всех. Всегда рядом с суровым отцом, всегда на виду, болезненные, теперь часто очень голодные, раздражавшие отца своей покорностью больше, чем Карим и Акмаль своим упрямством.

— Велела кенойе позвать, — сказал Усман.

Трудно приходилось единственной невестке в доме, где так много мужчин, где свекор раздражителен, а муж требователен и скуп на ласку. Трудно всех накормить, всех обстирать, в чистоте держать огромный дом, доить корову, ухаживать за овцами. Худенькая, слабая, бледная. Не на женщину замужнюю похожа, а на девочку, второй год живет с мужем, а не беременеет. В дверь невестка входит как-то робко, чуть приоткрыв, бочком, чтобы никого не беспокоить, не привлекать к себе внимания.

Икрам-домла мог бы распустить учеников по домам. Время. Ребятишки ерзали и переглядывались, перешептывались, плохо слушали учителя.

Учитель не спешил, встреча с сыном тревожила его, может быть, пугала. Надо было и жену навестить, пора. Он ушел от нее на рассвете, долго глядел на спящую, невольно представлял ее в саване. Наверное, и тогда у нее будет такое же спокойное мудрое лицо. Ей было четырнадцать, когда она стала ему женой.

Икрам-домла на полуслове оборвал урок, когда понял, что губы и язык говорят сами по себе, вдалеке от мыслей.

…Акмаль встал навстречу отцу, покорно склонил голову, прежде чем шагнуть, чуть помедлил. Отец похлопал по плечу, как положено, отстранил, разглядел устало лицо. Оба говорили осторожно, боясь сойти с веками натоптанной тропы расспросов и ответов, угадывали, что скрывается за словами.

— Что собираешься делать? — наконец спросил отец.

— Пойду работать в мастерские. Как Карим-коры.

Карим уже год работал литейщиком в железнодорожных мастерских, приходил поздно вечером, черный от копоти и злой, приносил в дом деньги, единственные деньги, на которые покупалось все от муки до масла. Отец не был рад ответу второго сына. Не для черной работы он вырастил и выучил старших сыновей. Ладно уж Карим, из него учитель не получился, слишком нетерпелив и вспыльчив.

— В мастерские? — Отец отвел взгляд. — А в школе помогать не хочешь?

— Вы же знаете, папа…

Они разговаривали вдвоем, младшие братья из своей комнаты не появлялись, а сестры, побыв при встрече, скрылись за дверями, где лежала мать.

— Вот подарки, — сказал Акмаль. — Иброхимбай просил вам передать.

Отец скользнул взглядом с ниши на сундук. Ни радости, ни удивления не показал.

— Алимхан говорит, переводчики очень нужны. Обещал тебя устроить. — Впервые на лице проступила усмешка. — Будешь узбекам русские законы объяснять. Заступником перед русскими станешь. Теперь все заступники хорошо живут.

— Руки у них грязные.

В былые времена такой ответ понравился бы отцу, теперь почему-то не понравился. Предложив сыну пойти под начало своего старшего брата, он шел на уступку.

Он слегка оттолкнул сына, не грубо, а почти дружески.

— Как знаешь. Смотри, чтоб не ошибиться.

Небо спустилось так низко над крышами, что, казалось, только крохотный минарет квадратной мечети мешает ему упасть.

Акмаль пошел к роднику, набрал воды, с трудом одолел косогор, остановился. По улице шел человек в русской одежде с мешком в руке. Увидев Акмаля, он заспешил, перебросил мешок за спину, протянул руку. Это был Карим-коры, старший брат.

— Вот, — сказал он, когда они пошли рядом, — муки достал полпуда. Хорошая мука. В честь тебя лепешек напечем, лагман сделаем. Завтра на базар сходи, мяса купишь. Давно лагман не ел. Ты любишь лагман?

…Мать успела со всеми проститься, всем сказать доброе слово, у всех попросить прощения, хотя никто и вспомнить не мог, чтобы она когда-нибудь кого-нибудь обидела. Отын-буви Таджинисо отошла в мир иной в девятом часу вечера, так что и обмывальщиц удалось позвать сразу.

Тут надо бы рассказать о моих дядьях. Старший вступил в партию вслед за отцом, перед арестом был председателем райисполкома, второй стал преподавателем пединститута, третий работал на почтамте, был болезненным и не женился, четвертый был студентом, потом еще где-то продолжал учиться, отлично играл на дутаре и пел старинные узбекские песни. Вот все, что я о них знаю. Не узнал больше и тогда, когда ходил в прокуратуру и Верховный суд, добиваясь их посмертной реабилитации. Некому больше было этим заниматься. Потом я еще добивался посмертной реабилитации сыновей тети Русоры, Исмаила и Фузаила. Оба были инженерами. Их арестовали, когда отец был руководителем Компартии республики, но спасти от ареста не мог.

Про реабилитацию мужа тети Садыки я не хлопотал. Ни к чему ей это было. О реабилитации дяди отца, который был депутатом 2-й Государственной думы и встречался с Львом Толстым, хлопотал его сын, когда сам вернулся из заключения.

Супруга генерала Ерофеева, Мария Игнатьевна, возвращалась из Петрограда полная впечатлений и жаждущая деятельности. Недавно ее почти единогласно избрали председательницей Ташкентского дамского комитета. Впервые в жизни она оказалась в центре общественного внимания, работа в комитете закипела. Ее избрание совпало с пятидесятилетним юбилеем покорения Туркестана. В обширном генеральском доме стали вершиться важные дела. Дамы высшего света съезжались на бесконечные совещания и заседания, вскоре во время гуляния в городском саду состоялась лотерея и распродажа подарков в фонд помощи воинам действующей армии. Продавалось то, что было пожертвовано, но не подлежало пересылке на фронт. Она выступила с докладом, переписав из газет самые трескучие абзацы и закончив свою речь словами о том, что бесстрашные воины России еще полвека назад сумели поставить значение русского имени в Туркестане сообразно с достоинством и мощью нашего оружия.

Поездка в Петроград вселила в нее еще большую уверенность в правильности ее собственной жизни. Через Антонину Александровну Черняеву, вдову покорителя Туркестана, через ее замужних дочерей Мария Игнатьевна узнала много нового. Она познакомилась со знаменитым медиумом Анофриадисом, присутствовала на двух спиритических сеансах, лечилась у тибетского доктора и дважды видела самого Распутина.

Как и было заведено от веку, Мария Игнатьевна ездила не без подарков. Колониальная служба предполагала это и прежде, однако никогда еще текинским и персидским коврам, золотом шитым бухарским халатам, золотым украшениям и драгоценным камням начальство не было радо так, как в этот раз. Раньше подношения принимали благосклонно, теперь с жадностью нескрываемой. Это значило много, о многом говорило.