Камил Икрамов - Дело моего отца [Роман-хроника]

Когда-то очень давно, в лагере на концерте самодеятельности, я читал «Песню о Соколе». Я много чего читал. Особенно часто и с большим успехом среди охраны и вольнонаемных я выступал со «Стихами о советском паспорте» Читал с искренним восторгом и упоением, и голос мой звенел, и вохра мне завидовала. Но вот в «Песне о Соколе» меня как-то неожиданно остановили слова:

«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером…»

Несколько ответственнее было бы: «Пускай я умер…» А «пускай он умер…» — совсем уже некрасиво!

Конечно, лучше всего так может рассуждать человек, имеющий аргумент своей крови, в крайнем случае — крови своих близких. Такому человеку все три варианта кажутся приемлемыми.

Между тем психологический механизм пытки как раз на этом примере и построен. Если бы те, кого пытают, знали, что они «не могут все», — процесс не получился бы столь гладким.

Грубо, рисунок такой:

Следователь . Что, плачешь, просишь пощады, готов подписать?

Арестованный . Да, я готов подписать, хотя и не виноват.

Следователь . Эх ты, дерьмо! А помнишь Маяковского? «…рот заливали свинцом и оловом…» Дерьмо ты! Все вы дерьмо!

Арестованный . Я не выдержал, и друзья мои не выдержали. Значит, мы все дерьмо.

Так люди теряли самоуважение. Если бы они раньше знали, что человеческие возможности имеют границы, им было бы много легче. Гордыня обернулась потерей лица.

И это я об отце пишу. Его не сразу сломили. Не просто запугали. Он долго сопротивлялся.

Были, правда, другие случаи… Менее страшные.

Прошу читателя отметить, что психологическая установка на безграничные возможности человека, на независимость его «я» от внешней среды никак из марксизма не вытекает. Однако в революции эта установка играла важную роль.

— Позвольте, — возразит мне интеллигентный читатель, — то все любопытная достоевщина, но почему же никто, никто на процессе не встал и не сказал всего? Ни один человек!

Никто так не заражен красивыми предрассудками, как современный интеллигент. Умение мыслить категориями мешает простому воображению. Даже факты и то мешают видеть. Недаром в современной философии есть специальный термин «интеллектуальное запутывание».

Итак, «ни один человек»…

Один человек был. Николай Николаевич Крестинский.

Академик И. Майский писал о нем в «Известиях» в октябре 1963 года:

«Н. Н. Крестинский родился в 1883 году в семье белорусского учителя гимназии. В 1903 году он стал членом большевистской партии, принимал активное участие в революции 1905 года. Будучи по образованию юристом, оказывал большую помощь работе большевистской фракции Государственной Думы. Одновременно Н. Н. Крестинский много писал в большевистских газетах и журналах тех дней. Репрессии царских властей — обыски, аресты, высылки — в изобилии сыпались на его голову.

В 1917 году, сразу после падения царизма, Н. Н. Крестинский возглавлял большевистские партийные организации на Урале, куда перед тем он был сослан царскими властями. После Октября он сначала стал комиссаром юстиции Северной Коммуны, а позднее Наркомфином РСФСР. С декабря 1919 года по март 1921 года Н. Н. Крестинский занимал пост секретаря ЦК ВКП(б), работал бок о бок с В. И. Лениным. В ленинских сборниках опубликован ряд писем и записок Владимира Ильича к Н. Н. Крестинскому.

Не избежал Н. Н. Крестинский и ошибок. В период заключения Брестского мира он — „левый“ коммунист. Во время профсоюзной дискуссии 1921 года подписал платформу объединенной оппозиции Троцкого — Бухарина, вынесенную в качестве проекта постановления X съезда партии. Однако на съезде Николай Николаевич голосовал не за эту платформу, а за ленинские резолюции о единстве партии и анархо-синдикалистском уклоне.

В 1927 году Н. Н. Крестинский направил в Центральный Комитет партии письмо, в котором писал, что он ознакомился с так называемым „заявлением 83-х“, и просил присоединить его подпись к первоначальному списку подписавшихся под этим заявлением. В 1928 году Н. Н. Крестинский заявил о своем разрыве с оппозицией.

В августе 1921 года Николай Николаевич был назначен советским полпредом в Германии — тогда это был самый важный дипломатический пост за рубежом. Там он пробыл девять лет, в 1930 году Н. Н. Крестинский занял пост первого заместителя Народного комиссара иностранных дел. Н. Н. Крестинский избирался членом ЦИК СССР всех созывов, членом ЦК на VI, VII, VIII и IX съездах партии.

Имя Н. Н. Крестинского осталось в истории прежде всего как имя одного из виднейших советских дипломатов, который под руководством В. И. Ленина участвовал в закладывании первых камней великого здания советской внешней политики…»

Так писал Майский в связи с восьмидесятилетием со дня рождения Н. Н. Крестинского.

А теперь я расскажу о том, что было в марте 1938 года в Октябрьском зале Дома союзов.

С тех пор многие побывали в этом зале. Я сам даже участвовал там однажды в дискуссии о причинах живучести пережитков прошлого. Сидел на той самой сцене.

Прошу помнить, что мой отец видел своими глазами то, что я сейчас частями пытаюсь восстановить по документам и воспоминаниям.

Итак, Октябрьский зал Дома союзов. Мрамор и лепные потолки, усиленная стража и вход по особым пропускам. Первые несколько рядов занимают почти одинаково одетые люди с почти одинаковыми лицами, измятыми бессонницей и еще чем-то, оставляющим глубокие следы. Чем дальше от сцены, тем меньше одинаковых лиц.

Во второй половине зала есть знаменитости. Народный артист СССР Иван Москвин сидит, обхватив ладонью лоб. Никто не видит его лица, но вот кинохроника наводит на него юпитеры, и актер отрывает руку ото лба. Лицо его изображает гнев и презрение. Глаза горят. Юпитеры отвернулись, и потух взгляд. Рука закрывает лицо.

Это мне рассказали не для того, чтобы, упаси бог, бросить тень на процесс или намекнуть, что Иван Михайлович Москвин все-де понимал. Нет! Мне это рассказали лишь для того, чтобы подчеркнуть: актер всегда актер. Даже в зрительном зале.

Где-то вдали от сцены сидел один из тех, кто хотел написать правду о процессе, — Илья Григорьевич Эренбург.

Но я забежал вперед. А то, о чем я должен рассказать, произошло в самом начале, 2 марта 1938 года, примерно в полдень.

Секретарь суда военный юрист А. А. Батнер читает обвинительное заключение. Оно занимает в книге двадцать семь страниц. Затем председательствующий армвоенюрист В В. Ульрих начинает допрос.

Председательствующий . Подсудимый Бухарин, вы признаете себя виновным в предъявленных вам обвинениях?

Бухарин . Да, я признаю себя виновным в предъявленных мне обвинениях.