Леонид Радищев - Крепкая подпись

От раскалившейся «буржуйки», от горячего чаепития стало жарко; открыли двери, и под сбивчивый перестук колес потянулись тихие заснеженные поля, редкие одинокие домики с мигающими огоньками.

День унесло, как льдину, и, почти неотличимый, вслед за ним выплыл другой. Так же надсадно скрежетали ревматические суставы вагонов, так же отползали назад снежные поля — то серые, то синие, то зернисто поблескивающие, точно присыпанные нафталином. Издевательски медленно проходили мимо почерневшие от копоти верстовые столбы, как бы приговаривая вслед поезду: «Не скоро ты доберешься до моего соседа!»

На станциях Башкатов прицеплял к поясу огромный револьвер в деревянной кобуре. Авангард — свой вороненый наган, и они выходили наружу.

В поезде, который тащил их, было несколько пассажирских вагонов. Бесформенный людской прибой, в грохоте, в реве голосов, накатывал на вагоны, переполненные до удушья. Чем-то похожие друг на друга мужчины, нагруженные мешками, чемоданами, торбами, с бездушием таранов пробивали сплошную людскую стену, не слыша ни проклятий, ни угроз, ни женского плача, лезли на буфера, на сцепки, пробирались на крыши.

Агенты Трансчека, красногвардейцы, комсомольцы-чоновцы ворочались в этой стиснутой, хрипящей толпе, проталкивая в тамбуры женщин, стариков, инвалидов, совавших свои бумажки.

Люди метались по платформе, сшибаясь чемоданами, узлами, котомками, ящиками, бросались к теплушкам, но у каждой стояли часовые с оружием наготове, охраняя драгоценный груз.

На станции со странным названием Челобитная разведывавший обстановку Башкатов вернулся с каким-то обрывком газеты в руке, который он держал с величайшей осторожностью.

— Скурили такую газету, душа с них вон и дым с костей, — говорил он с досадой. — Московская… Февральская… Понимаешь? Еле выпросил остаток.

С такой же, как и Башкатов, невольной осторожностью Авангард взял захватанный черными, мазутными пальцами кусок желтоватого листа, который всего лишь восемь дней назад был в Москве.

С неимоверным терпением они стали разбирать по букве подслеповатый, выцветший шрифт, уцелевший между мазутных пятен.

И здесь Еремей Петрович Башкатов, который верховодил во всем, должен был признать превосходство Авангарда, потому что именно Авангард сумел прочесть несколько объявлений и установить, что газетный обрывок является частью третьей и четвертой страниц.

— Союз домслужащих извещает, — читал он торжественно, — что союз церковных сторожей и трапезников… Хм, это вроде монахов, что ли?.. согласно постановления Московского Совета профсоюзов влился в Союз домслужащих!.. Союз парикмахеров сообщает, что регистрация всех… Дальше оторвано… Ага, вот еще! Правление клуба «Пролетарской иглы» извещает о том, что для рабочих организуется экскурсия в музей искусств — бывший Александра Третьего… Волхонка, против храма Христа Спасителя…

Башкатов слушал его, все время порываясь что-то сказать.

— Ты понимаешь, я же был там! Как раз в этих местах! Вот как сейчас вижу этот храм Христа Спасителя! Эх, Москва, Москва! Мог бы я там определиться!

И тут выяснилось, что Еремей Петрович чуть не стал курсантом Кремлевской школы, даже заполнил все анкеты, даже обедал по талону в кремлевской столовой, даже готовился уже сбрить бороду, но вдруг получил направление на Восточный фронт. «И повез я свою военную бороду на Урал», — закончил он, посмеиваясь, блестя глазами и зубами. Белокурая, в кольчиках бородка казалась приклеенной к его молодому, без единой морщинки лицу.

Авангард был поражен. Поглядывая боком, как петушок, он рассматривал этого нового, удивительного Башкатова, который, оказывается, обедал в Кремле. И этот человек ни разу не заикнулся о таком изумительном факте!

Авангард мог вообразить очень многое и занестись мысленно весьма далеко — он все-таки читал «Таинственный остров», и «В трущобах Индии», и «Борьбу миров», — но, думая о Москве, он ничего не мог себе представить.

— Ну вот, приехали мы в Москву! Ну, сошли с поезда! А дальше что?! — настойчиво выспрашивал он у Башкатова.

— Дальше? Дальше сдадим вагоны, рассчитаемся с начальством. — Еремей Петрович мечтательно улыбался. — Парикмахеры-то объявили регистрацию?!. Значит, где-нибудь стригут и бреют! Заросли мы с тобой, наверное, не хуже этих самых трапезников… Ну, а потом в баньку — с паром, с квасом!.. А уж потом — на телефон. «Здравствуйте, Владимир Ильич! Прибыли такие-то и такие-то!»

Это казалось Авангарду невероятным. Неужели можно покрутить ручку аппарата и позвонить Ленину?!

Но Башкатов говорил с полной уверенностью:

— Мы с тобой люди маленькие, братишка Авангард, но дела у нас большие!

Машинист и кочегар сошли с паровоза и вразвалочку направились к вокзалу.

— Ох, не нравятся мне эти спины! — сказал Башкатов, глядя им вслед. — Категорически не нравятся! А станция такая гнусная!

Да, безрадостное зрелище являла собой станция Липская. Желтые, облупившиеся стены вокзала, снег, расползшийся грязными лужами, бочка из-под кипятка, по верх засыпанная шелухой семечек и окурками.

Башкатов пошел в разведку.

Вернувшись, он долго набивал свою трубочку, раскуривал, пыхтел.

— Дальше нас не везут, братишка Авангард! — сказал он наконец. — Чуяло мое сердце!.. Сменная бригада дожидается через один перегон, а эти франты ни в какую: «Мы свое отработали! Теперь сутки наши». Хором их взялись уговаривать: как же, мол, братцы, вы подумайте! «Пусть начальство думает. У него голова большая!» Стали звонить начальству, еле добились, а начальство отвечает: «Сама же Советская власть установила восьмичасовой рабочий день! Вы что — против Советской власти?!» Во как поворачивает железнодорожная контра! Теперь пошли трезвонить во все концы…

Он выколотил трубку, достал из-под нар кусок дерева и с ожесточением стал вырезать ложку. Одна такая ложка была уже изготовлена и преподнесена Авангарду.

— Очень уж роскошно мы ехали до Липской! — снова заговорил Башкатов. — Я, признаться, уже начал беспокоиться… Ну, зато теперь все в порядке. — Он иронически хмыкнул. — Будем сидеть и посвистывать, покуда заполучат эту самую сменную бригаду… А то еще бывают крушения! И довольно часто, надо сказать! Мы, когда ехали из Москвы, так у нас в дороге сгорел паровоз! Кажется, чему гореть? Железо! Нет, представь себе, вспыхнул, как спичечная коробка! Знаешь, сколько мы тогда стояли? — Башкатов выдержал паузу. — Пять суток!

— Здорово ты утешаешь! — мрачно усмехнулся Авангард. — Теперь можно спать спокойно!

Но и спать уже не хотелось. Не помогла даже испытанная «щучка». Он был недоволен собой. Недавно Башкатов прочитал ему лекцию под интригующим названием: «Что такое тоска и скука и как с ними бороться». Тоном заправского лектора, обращаясь к воображаемой аудитории, Еремей Петрович Башкатов излагал свои воззрения.