Борис Полевой - Доктор Вера

- Кто там, ма?

- Если что, если меня... Ты мальчик большой, понимаешь... Идите к деду... Слышишь, сейчас же к деду.

- Вера Николаевна, поскорее, - злятся.

И действительно, чей-то знакомый голос, чей - я сразу не поняла, произнес:

- Доктор Трешникова.

Спокойно, Верка, спокойно! С ними ведь как с душевнобольными: как можно уверенней и спокойней, что бы они ни говорили, что бы ни делали. У выхода натолкнулась на этого фон Шонеберга.

- Доктор Трешникова, ваши соотечественники совершили гнусное преступление, - отчеканил он на своем дистиллированном и потому противном, как дистиллированная вода, русском языке. - Злоумышленник, проливший в эту праздничную ночь благородную нордическую кровь, будет отыскан и наказан со всей строгостью...

Что происходит? Полно офицеров. Носилки. Кто-то на них лежит, прикрытый чистейшей простыней. У носилок Толстолобик. Шонеберг - человек с подбородком, прячущимся в воротник мундира, сверкая толстым пенсне, отстукивает фразу за фразой:

- Из-за происков мирового еврейства пострадала прекрасная русская женщина. Германские врачи оказали ей помощь. Примите ее на дальнейшее лечение.

Инстинкт врача, должно быть, все-таки сильнее страха. Я бросаюсь к носилкам. Поднимаю простыню. Ланская! Ее красивая голова как бы погружена в тюрбан бинтов. Прическа рассыпалась. Толстая светлая коса, переброшенная из-за плеча, лежит на груди. Лицо, глаза, губы хранят явные следы грима.

- Что с ней? - спрашиваю у Толстолобика. Он не слышит или не понимает.

- Она ранена осколками гранаты. Эти звери, эти фанатики... - вмешивается Шонеберг.

- Ее осматривал опытный врач?

- О да, конечно, ей оказана квалифицированная помощь.

- Менять повязку не надо? - спрашиваю я у Толстолобика и требую у этого «фона»: - Да переведите же. это чисто медицинский вопрос.

- Мне незачем быть переводчиком. Я магистр медицины, - отвечает тот и, презрительно покривив яркие губы, снимает и тотчас же сажает на нос свое пенсне.

- Да, фрау Ланской оказана квалифицированная помощь, но дальнейшее попечение о ней, к нашему великому сожалению, мы вынуждены передать вам. Мы не имеем права держать в военном госпитале штатских лиц, да еще неарийского происхождения. Могу я узнать, почему вы задали свой вопрос о повязке?

- Отличные бинты. У нас таких нет. Мы стираем бинты и вату по нескольку раз.

- Ах, вон как!

Он приказывает что-то солдату или санитару, - словом, одному из тех, кто внес больную. Тот исчез в дверях и вернулся с толстой санитарной сумкой.

Раненая, еще находившаяся в наркотическом забытьи, тихо постанывала. Надо привести ее в себя, осмотреть. Но не сейчас, не при всех. Хоть бы убрались они поскорее. А они, как назло, позабыв о раненой и о нас, возбужденно болтают, что-то рассказывают, перебивая и не слушая друг друга. Набираюсь храбрости и довольно решительно говорю Шонебергу:

- Мне кажется, что потерпевшей нужно дать покой.

- О да, вы правы, - неожиданно соглашается он.

Что-то им говорит, и они идут к выходу. От двери он возвращается, постукивая высокими дамскими каблучками щегольских сапожек.

- Доктор Трешникова, эта женщина пострадала, служа Великой Германии. Ни один волос не должен упасть с ее головы. Вам это понятно? Если тут, если кто-нибудь, - - он сделал многозначительную паузу, во время которой снял и протер круглые стекла своего пенсне, - если кто-нибудь посмеет сказать что-то враждебное в адрес госпожи Ланской, о, тогда мы уничтожим все эти ваши крысиные норы. Мы поступим с вами, как с этими вреднейшими грызунами... Это касается прежде всего вас лично, доктор Трешникова.

- Мне незачем об этом напоминать. Я врач, мое дело - оказывать помощь людям, - довольно твердо произношу я. Страха нет, что-то убило во мне остатки страха.

Он вскидывает взгляд. Близорукие глаза, прячущиеся за толстыми стеклами, кажутся мне похожими на глаза змеи. Мгновение мы смотрим друг на друга в упор, потом, небрежно козырнув, он идет к выходу. Там, наверху, ревут моторы, ревут и стихают. Я бессильно опускаюсь на койку Сухохлебова и чувствую, как его большая рука накрывает мои руки и осторожно пожимает их.

- Кто это? Кого они принесли? Я спросил тетю Феню, она говорит: «Анна Каренина». Что сие?..

От простого этого вопроса, от самого тона, каким он задан, я как-то сразу прихожу в себя.

- Актриса. Актриса Ланская. Я вам о ней рассказывала. Она несколько сезонов играла у нас Анну Каренину. В нее кто-то бросил гранату.

- Гранату бросили не в нее. Гранату бросили в окно офицерского варьете. Ваши земляки поднесли оккупантам рождественский подарок.

- А вы откуда знаете?

- Я же вам говорил, что когда-то во Фрунзенке мы изучали немецкий... Они тут так раскудахтались, эти герои.

С носилок донесся протяжный стон. Действие наркотиков кончалось. Раненая приходила в себя. Я подошла к носилкам. Возле них, приложив ладонь к щеке и поддерживая левой правую руку, в этой извечной позе бабьего горя стояла тетя Феня.

- Будет лучше, если меня переселят назад к выздоравливающим, пока эта Анна Каренина еще не очнулась, - сказал Сухохлебов. - Лучше все-таки будет ей не знакомиться с агрономом Карловым.

- И верно, и верно, Василий Харитонович, береженого бог бережет, - согласилась тетя Феня.

Койку его унесли. Сам он заковылял за ней. Из осторожности я хотела его поддержать, но он отстранился:

- Я уж самоходом. Вы лучше займитесь Анной Карениной. - И усмехнулся. - Только какая же это Каренина, той было двадцать четыре, а эта в самом разгаре бабьего лета...

У носилок стояли Домка и Антонина, уже вернувшаяся с ночной прогулки. Она тоже смотрела на Ланскую с любопытством, но на ее пестром лице любопытство смешивалось с гадливостью: так смотрят на раздавленную змею.

- Домик, разбуди Дроздова и Капустина, надо переложить раненую на койку, - распорядилась я.

- Не буди, управлюсь. - Девушка подняла эту большую, полную женщину и опустила ее на постель, уже приготовленную тетей Феней. И я заметила, как потом она отошла и украдкой вытирала о халат руки.

- Нашатырь!

Ланская пришла в себя. Открыла глаза, увидела нас и, вскрикнув, потеряла сознание. На этот раз это был недолгий обморок. Нашатырь сразу разбудил ее. Голубые глаза приняли осмысленное выражение.

- Где я?.. Как я сюда попала?

- Вы, Кира Владимировна, в госпитале, среди своих. Не узнаете? Я - врач Трешникова. - Я старалась глядеть как можно спокойнее. - Сейчас мы с сестрой Тоней должны осмотреть ваши ранения.

- Ранения? Я ранена? - Вскрикнув, она подняла руки. Голубые глаза снова потеряли осмысленное выражение.

- Нашатырь!.. Успокойтесь, вы легко ранены. Сейчас мы вас осмотрим. Тоня, приподнимите больную.

Меня, конечно, волновало туго забинтованное предплечье. С него я решила начать. Но больная как-то сразу, без переходов, перескочив из обморока в состояние нервной активности, оттолкнула мои руки.