Вера Фелисова - Все мои братья

Время тянулось, а вражеский патруль так и не возвращался. Еле слышным пощелкиванием и посвистом лейтенант вызвал к себе курсантов Годованика и Фролкова. Через несколько минут они снова исчезли во тьме, Тогда лейтенант подозвал меня:

— Видишь силуэт большого дома за прудом?

Я кивнула.

— Мы идем с тобой к этому дому. Ребята там уже ждут нас. Пошли…

Мы двинулись по берегу обширного пруда. Шли, медленно и осторожно огибая его черное зеркало. Вдруг Борис крепко схватил меня за локоть, притянул к себе.

— Смейся!

Я, что называется, опешила.

— Ты что?.. В-вы что?..

— Да смейся же, говорю тебе! — зло прошептал он. — Но так, чтобы часовой услышал и поверил, что ты смеешься!..

Только тут я заметила, что возле черной громады дома то в одну, то в другую сторону движется какой-то огонек. Это ходил, покуривая, немецкий часовой. Как позже выяснилось, лейтенант ориентировался по огоньку его сигареты.

— Смейся!..

Я выдавила из себя что-то, отдаленно похожее на смех. Григорьев одобрительно коснулся моего плеча. Меня била дрожь. На ногах, казалось, висели чугунные гири.

Часовой испуганно вскрикнул: «Хальт!» Лейтенант Григорьев что-то сказал ему по-немецки. Тем временем Ханыкин, Парамонов, Годованик и Фролков, подкравшиеся с другой стороны дома, сняли часового.

Лейтенант бросился вперед. Я последовала за ним.

— Охраняй вход, — на ходу сказал он. — Никого не впускай и не выпускай. Стреляй, если что…

Григорьев ворвался в дом вместе с остальными ребятами. С автоматом наготове я осталась на крыльце. Привыкнув к темноте, я разглядела фигуру лежавшего поблизости часового. Страх не покидал меня. Все время чудилось, будто кто-то крадется к дому. Слышались какие-то шорохи, странное пофыркивание. Я плотно прижалась к стене. Если кто и подкрадется, то уж, во всяком случае, со спины ему не зайти. От напряжения у меня искрило в глазах.

Внутри дома раздались выстрелы, послышалась возня. Потом грохнул взрыв, посыпались стекла из окон. Оказывается, когда группа лейтенанта Григорьева поднялась на второй этаж, находившиеся там фашистские офицеры были заняты своими штабными делами. Не раздумывая, пограничники пустили в ход автоматы, уложив всех, за исключением одного. Курсанты потащили пленного, а Григорьев, схватив со стола топографическую карту и сунув ее за пазуху, бросился к выходу. Тут он столкнулся со спешившей на помощь офицерам охраной штаба. Первым заметил гитлеровских солдат курсант Парамонов. Он швырнул в них гранату. Затем лейтенант и курсанты спрыгнули со второго этажа дома на землю рядом с крыльцом..

— К черту «языка»! — сказал Григорьев. — Штабные документы важней. Немедленно отходить!..

Наше нападение на вражеский штаб не осталось незамеченным. В деревне началась беспорядочная пальба. Гарнизон ожил. Надо было спешить, чтобы фашисты не успели организовать преследование.

На контрольной остановке мы обнаружили, что с нами нет Саши Гнидаша. Лейтенант Григорьев был вне себя от ярости. Таким я видела его впервые. Я даже отошла в сторону, чтобы дать ему возможность по-мужски выразить свои чувства. Наконец он взял себя в руки.

— Ну, что будем делать?..

Годованик предложил возвратиться и поискать Гнидаша. Его поддержали Крупский, Фролков, Сорокин, Парамонов и Страдымов. Но командир не согласился с ними.

— Жалко Александра, — сказал он уже спокойнее. — Но ввязываться в перепалку, когда взбудоражен весь фашистский муравейник, мы не имеем права. Рисковать вами всеми комбат запретил мне категорически. Пошли!..

Расстроенные вконец, мы поспешили в батальон. Между тем гитлеровцы бесновались. Но что удивительно: стреляли они не в нашу сторону, а вдоль дороги. Через некоторое время, когда пальба поутихла, мы вышли к шоссе. Настроение у всех было скверное. Так глупо потерять товарища! Если бы знать, что с ним!..

Уже светало, когда все мы услышали топот копыт и грохот колес. Вскоре нас догнала одноконная повозка. Мы на секунду оторопели: в качестве ездового на ней торжественно восседал Саша Гнидаш. Он хитро и, пожалуй, даже несколько самодовольно улыбался.

Что произошло в следующие мгновения, трудно описать. Курсанты ринулись к повозке. Лейтенант коршуном налетел на Гнидаша. Он и целовал, и колотил его, и кричал что-то не совсем подходящее для женских ушей. Образовалась куча мала. В ней были все. Я тоже обняла и малость поколотила кулаками по спине провинившегося. Великан Дима Годованик поднял Гнидаша, как штангу, свирепо потряс им в воздухе, словно бы намереваясь стукнуть о землю, а затем бережно опустил на повозку, на какие-то мягкие тюки.

Мы въехали в расположение своего штаба, что называется, с комфортом. Нас заждались, но с недоумением смотрели на весь этот спектакль. Разумеется, без строгого внушения не обошлось. Комбат приказал капитану Петракову внимательнейшим образом проанализировать наши ошибки, чтобы впредь их не допускать.

Позднее Гнидаш со свойственным ему юмором рассказал нам о своих приключениях. Выскочив последним из разгромленного вражеского штаба, он увидел запряженную повозку, не раздумывая, прыгнул в нее и погнал лошадь по дороге в сторону нашей линии обороны, решив таким образом догнать группу. Оказывается, это по нему вели гитлеровцы яростный огонь. Гнидаш сам искренне удивлялся тому, что ни одна пуля не задела его.

Долго потешались курсанты над Сашей, требуя все новых подробностей его «парадного выезда». Но в душе они высоко оценили его находчивость. Меня в те дни тоже донимали расспросами. Было много дурашливых «охов» и «ахов». Я смеялась и краснела, рассказывая, как оробела, когда услышала немецкое «хальт!».

Конечно, страху я натерпелась. Но, правду сказать, там, в деревне, я больше всего боялась сделать что-либо не так, как того требовал Борис Григорьев.

Возвратясь из разведки, ребята завалились спать. Я тоже пыталась было уснуть, но не смогла. А вечером мне довелось нечаянно услышать в темноте тихий разговор Шорина и Григорьева.

— Ну, как Царева? — спросил комбат.

У меня бешено заколотилось сердце. Борис молчал. Слишком долго, как мне показалось, молчал.

— Молодец девчонка, — наконец задумчиво сказал он. — Действовала не хуже парней…

Я натянула на голову шершавую шинель и разревелась.

Проспала я до полудня. А когда проснулась, все уже знали о результатах нашей вылазки. Ценной была не только захваченная в немецком штабе топографическая карта с нанесенной на нее обстановкой. Много полезных сведений содержали письма фашистов, найденные в повозке, которую угнал из Большого Жабина Саша Гнидаш. Интересный обзор этих писем сделали для нас политруки Габов, Полонский, Ушаков и Лекомцев.

В письмах было заметно разочарование гитлеровцев походом на Восток, их неверие в быстротечность войны. Фашистских вояк пугало упорное сопротивление советских войск. Каждый из них больше всего заботился о собственной шкуре. Приятны были нам жалобы на «фанатичных советских юнкеров», от которых, по словам авторов писем, «нет покоя ни днем ни ночью».