Виктор Тельпугов - Полынь на снегу [Авторский сборник]

— Эх, Зимовец, Зимовец, если бы ты знал, как мне тошно сейчас!

— Что в обкоме узнал?

— На фронт ушла. Добровольцем. Сам Радволин мне сказал.

— И где же она теперь?

— Никто не знает. Наведем, дескать, справки, жди. Потом секретарь еще карту показал. Глянул — нехорошо мне стало: вся в флажках, от Баренцева до Черного…

— Ты что, карты фронта давно не видел?

— Давно. А в мыслях это как-то не так все выглядит.

— Просто у тебя настроение дрянь, вот и весь белый свет не мил.

— Не знаю, может, и прав ты, Зимовец. Худо, худо мне, худо. Так худо никогда еще не было.

— Ну и что же ты надумал?

— Ни черта не надумал, отстань от меня! Что можно надумать в моем положении?

Слободкин никак не мог прийти в себя после встречи с Радволиным. Мысли все к Ине возвращались. Он вспомнил почему-то, как подается на заводе сигнал воздушной тревоги, и прицепился к слову. Такое уж у него действительно настроение было сегодня. Сперва на Зимовца рявкнул. Теперь слово не то попалось. «Все по местам!» — если в масштабах цеха или завода взять, то, конечно, все правильно. Каждый при том деле, какое ему поручено. А если шире взглянуть, концы с концами не сходятся, нет. Вот Ина, например. По крайней мере поменяться бы ему с ней местами. «Интересно, что Зимовец об этом думает? И думает ли сейчас вообще о чем-нибудь? Устал, не помнит небось, где был днем и что делал. Спит и за всю ночь не перевернется ни разу с боку на бок. С одной стороны, это хорошо, конечно, а с другой…»

— Зимовец! — тихо позвал Сергей.

— Ну?..

— Какой сон видишь?

— Так, ерунду всякую.

— Злишься? А зря, между прочим. Я действительно ничего не надумал.

— О чем ты?

— Вот видишь! Забыл уже, о чем речь шла, а все еще рычишь! Как тебе нравится Ина? А?

— Я давно заметил, они решительней нас бывают.

— Когда это «давно»? И кто «они»?

— Девчата. С нашим командиром роты жена на войну отправилась. Ее не пускали — она тайком в лес прибежала. Пока мужа не ранило, в роте была. И в санбат тоже с ним.

— Война проверяет людей, Зимовец. Всем беспощадную проверку устраивает. И тут уж все наружу. Всяк свое место ищет и находит в полном соответствии с тем, к чему годен, на что способен. Тунеядская натура спешит на базар, жена командира в бой за мужем торопится. Ты думал об этом? Каждый человек напоминает мне гироскоп автопилота. Ротор его разогнан до предельной скорости и стремится сохранить свое положение в пространстве.

— Лекции Каганова для тебя бесследно не прошли. Это гироскопическим эффектом называется.

— Вот именно. Ну, ты согласен с моей философией?

— В философии я не силен. Образование не то. Но мысль интересная. Ты после войны трактат напиши.

— После войны, думаю, все по-другому видеться будет. Сейчас вот здорово все проступает в каждом человеке — чем кто богат, чем кто нищ, кто способен на подвиг, кто на подлость. Ты присмотрись хорошенько к людям.

— Интересно, слов нет. Только, кажется мне, не совсем ты прав, Слобода. Твоя философия на каждом человеке вроде бы точку ставит. Один такой-сякой, никудышный, и нет у него никаких видов на то, что когда-нибудь лучше станет. Другой просто ангел, перышко в одно место воткни — вспорхнет. Был всегда хорошим, стал еще прекраснее. В жизни все сложнее, по-моему. Любого человека возьми. Того же Устименко. Ты знаешь, я о нем невысокого мнения, но если с ним подзаняться, горы свернет для общего дела.

— Я об Устименко плохо не думаю.

— Ну ладно, бог с ним, с Устименко. Тарас Тарасыч тебе подойдет? По твоей теории — потерянный человек. А на самом деле просто руки у нас не доходят до каждого.

— Сейчас не доходят, но раньше ведь доходили?

— Раньше не все в нем было видно, как сегодня. Тут я не спорю.

— Значит, мы оба правы.

— Хочешь, от твоей теории останется сейчас одно воспоминание?

— Ну?

— Глаза у тебя сегодня грустные, и сам ты весь скис. Раньше, тем более до войны, ты, наверно, не такой был. Где ж твоя теория?

— Демагог ты, Зимовец.

— Опять трещит по всем швам твоя теория — до войны я демагогом не был. Знаешь, кем был Зимовец до Великой Отечественной?

— Кем?

— Голубятником. Если бы ты знал, Слобода, каких голубей гоняли мы с ребятами! Каких голубей!..

— Мраморных гоняли?

— Спрашиваешь!

— А мохноногих?

— Сколько хочешь!

— И турманов?

— По турманам я самым главным специалистом был…

Кабинет Строганова, к которому Слободкина срочно вызвали, выглядел сегодня необычно. Всюду — на столе, на подоконниках, на стульях и даже на полу — лежали горы каких-то свертков. Пока парторг заканчивал телефонный разговор, Слободкин успел прочитать на одном из свертков строку, крупно и четко выведенную чьей-то старательной рукой: «Фронт. Славному защитнику Родины».

— Объяснять что-нибудь надо? — положив трубку на рычаг, спросил Слободкина Строганов.

Сергей все еще не мог поверить в то, что выбор пал именно на него.

— Секретарь ваш обкомовский зубами в меня вцепился — отпустите да отпустите фронтовика как нашего общего представителя. Одним словом, собирайтесь, Слободкин. Тем более что с вашими желаниями это, кажется, совпадает?

Строганов подошел к Слободкину поближе, заглянул ему в глаза.

«Совпадает»! Откуда только берутся такие неточные, приблизительные слова? Слободкин готов был навьючить все эти свертки на себя и пешком по весенней распутице шагать до самого фронта. Сейчас же, сию минуту…

— Когда ехать, товарищ Строганов?

— Ехать! Вы плохо знаете своего секретаря. Он с меня еще и самолет стребовал! «У вас, говорит, есть там одна „уточка“, дайте ее на два денька». Я ему объясняю: «„Уточка“ еле дышит, вот-вот вовсе развалится», — он знай свое: «Дайте, а то не поспеем к празднику».

— К празднику обязательно надо успеть, — сказал Слободкин.

Строганов взял со стола один из свертков, аккуратно развязал бечевку, бережно извлек содержимое.

— Ничего подарочек? С таким не стыдно лететь, по-моему, а?

Парторг разложил перед Слободкиным вышитый кисет, зажигалку, шерстяные носки, теплые варежки.

— С табаком даже? — Слободкин дотронулся до кисета.

— По полпачки в каждом комплекте. Больше не наскребли. А зажигалка с кремнем и бензином. На полном ходу. Попробуйте.

Слободкин взял зажигалку, слегка повернул большим пальцем ребристое колесико. Синий стебелек пламени поднялся высоко и уверенно.

— А носки шерстяные, зимние… — сказал Слободкин и задумался. — Подарок с намеком получается. Воевать, мол, вам еще, братцы, и воевать…

— Ну что ж, если в этом кто-то и намек усмотрит, то намек в общем здравый. Я так смотрю. А вы?

— Конца не видно еще.

— В том-то и дело. Мы с вами реалисты, Слободкин. Вам сколько лет?