Валентина Осеева - Васек Трубачев и его товарищи. Книга 2

— Спасибо тебе! Спасибо, Гена!.. — потянулись к Генке ребята.

— Ну, чего там… — смущенно и радостно отмахивался Генка.

— Ну, вот и все… Договорились, значит, — улыбнулся Игнат и тут же, взглянув на обрыв, заторопился: — А теперь давай прячь, Гена, свой галстук, да разойдемся кто куда, а то чего-то Сашко беспокоится.

Саша действительно делал какие-то таинственные знаки. В один миг коряга опустела. На ржавую поверхность болота ложился оранжевый отблеск заходящего солнца. Какая-то птичка пролетела над болотом, держа в клюве толстого червяка. Огромный жук-рогач с разлету шлепнулся на корягу, осмотрелся и с ворчливым гудением полетел дальше.

Дед Михайло жил теперь в самой гуще событий.

— Як в аду кромешном… С ведьмаками живу! В пекле! — дергая седую бородку, потихоньку рассказывал он Степану Ильичу. — И двое внуков у меня теперь стало.

— Двор метешь?

— Мету.

Степан Ильич, усмехаясь, смотрел в лукавые, острые, как буравчики, глаза деда:

— А классы метешь?

Дед Михайло вытащил из-за пазухи кисет — в нем звякала связка ключей. Наклонившись к Степану Ильичу, он что-то зашептал ему на ухо.

— Осторожней там, — предупредил его Степан Ильич.

— Эге! Осторожному только на печке сидеть, — проворчал дед.

В школе помещался фашистский штаб. По коридору щелкали офицерские каблуки, у дверей стояли часовые. Толстый, грузный генерал со своим адъютантом жили в двух классах. Там же собирались штабные офицеры. Михайло не понимал ни одного слова из того, что говорили немцы.

— Язык у них тяжелый! Нияк не изучить! И услышишь, а не поймешь! — сокрушенно жаловался он. — А мое дело такое — вроде за дворника я у них. Туда-сюда! Передник надел — и готово! Денщики ленивые, як свиньи! Генерал за ворота — они на диваны! Ноги вверх, сигару в зубы! «Батька, фу-фу, грязь… пошоль, уборка делать!»

Степан Ильич задумчиво крутил козью ножку:

— Без языка плохо… Что ты сделаешь?

— А что я сделаю? — подпрыгивал дед. — Ничего я не сделаю! Убить их — другие придут. Что я сделаю?

— Там побачим, что к чему… Ты в доверие входи, угождай… Понял? А то старым дурнем прикидывайся…

— Тьфу! — плевался дед Михайло. — Як бы дело какое, а то зря душу мараешь!

…Сева Малютин считался внуком деда Михайло. В старой Генкиной рубашке и широких штанах он выглядел украинским хлопчиком, только бледное, незагорелое лицо и русская речь отличали его от Генки. Но гитлеровцы не обращали внимания ни на старика Михайло, ни на его внуков. Они сбрасывали около мазанки деда старый хлам, заставляли его чинить солдатам обувь, убирать комнаты, держать в чистоте двор. Генка в это дело не мешался; он, стиснув зубы, не глядя, проходил мимо гитлеровцев и чаще всего, сидя в своей мазанке, думал о Гнедке. Теперь у Генки была одна радость — возвращенный галстук. Ночью, лежа на нарах, он осторожно вытаскивал галстук из сенника, завязывал его на груди и гладил мягкий узелок.

— Що, заработал? И где ж ты его заработал? Ты его нигде не заработал! — ласково поддразнивал его дед.

Генка вспоминал тревожные ночи, глухие лесные тропы, запачканные влажной землей копыта Гнедка и отвечал:

— Заработал.

— Эге! Значит, опять пионером будешь?

— Буду.

— Хе-хе-хе! — счастливо смеялся дед. — И комсомольцем будешь?

— И комсомольцем буду.

— И коммунистом будешь?

— И коммунистом буду, — усмехался Генка.

— Ну, черт! Вот черт! — восхищался Михайло. — Значит, деду и помирать можно спокойно, а?

— А чего тебе помирать? Живи, — разрешал Генка.

Оба затихали. Каждый думал о своем, но мысли их сходились. Из школы доносились чужие голоса.

— Погибель на вашу голову! — тихо бормотал дед.

Генка, приподнявшись на локте, напряженно всматривался в широкие окна школы. В освещенных окнах двигались фигуры фашистов.

— Прогонят их, диду?

— Фашистов? Обязательно! — твердо говорил дед. — Сами побегут… весь свой фасон по дороге растеряют! До самого Берлина поскачут, да и в Берлине места себе не найдут!

Завернувшись в одеяло, Сева лежал на скамейке. Он с тоской думал о матери, вспоминал девочек — Лиду, Валю и Нюру. Представлял себе Митю блуждающим по лесу, беспокоился за Мазина и Русакова. Сева всей душой тянулся к Ваську, но в последнее время Васек изменился. Он стал более сдержанным и при встрече с Севой часто молчал, как бы обдумывая что-то про себя. Недавно они с Трубачевым стояли у колодца. Задумчиво глядя на Севу, Васек неожиданно сказал:

— Вот что интересно: о чем фашисты между собой в комнате говорят?

— Не знаю, я там не был… Туда не пустят! — испуганно ответил Сева.

— А ты… как-нибудь… под окошком послушай, что ли…

— Окошки закрывают. И часовые везде, — озабоченно вглядываясь в Трубачева, шептал Малютин.

Глаза у Трубачева были упрямые, взгляд их куда-то убегал.

— А ты попробуй все-таки…

— Я попробую, — серьезно сказал Сева.

Васек быстро наклонился к нему:

— Главное, чтобы никто не знал, что ты понимаешь немецкий язык!

Они постояли и разошлись. Севе было о чем подумать.

Мысли, глубокие и тайные, одолевали его. Хотелось откровенно поговорить с Трубачевым, но он понимал, что Васек все равно не ответит на его вопросы.

Теперь по утрам Сева надевал передник деда и шел к воротам. Он подметал двор, прибирал около крыльца брошенные огрызки сигарет и чутко прислушивался к тому, что говорят между собой фашисты.

— Они говорят, что Гитлер возьмет Москву! — весь дрожа сообщил он однажды Ваську.

Тоскуя о матери и об оставленных дома мал мала меньше, Саша собирал колхозных ребятишек: играл с ними, строил им домики, учил их тем песням, которые пели когда-то в детском саду его сестренки. Жорка не отходил от Саши. И с самого утра во двор Степана Ильича с разных концов села бежали ребятишки. Некоторых приносили матери и, посадив на крыльцо, просили Сашу:

— Погляди за ним, хлопчик, чтобы беды не случилось!

Губная гармошка иногда привлекала малышей. Фашисты, подпустив близко какого-нибудь заслушавшегося музыкой карапуза, вдруг хватали его, как котенка, за шиворот или направляли на него ружья, пугая:

— Пуф-пуф, киндер!..

Саша оберегал ребят как мог. Он уводил их на полянку за клуней и там часами возился с ними. Однажды Васек слышал, как, собрав семилеток, Саша говорил им о школе, о Москве, о Красной Армии.

— Фашисты — наши враги, они заняли нашу землю, они у нас все берут… — объяснял Саша.

— И у нас берут! — вставлял какой-нибудь малыш. — А батька нашего увели…

— И нашего увели!

— А у нас из скрыни добро украли! — жаловались другие.

В каждой хате были обиды, которые понимали даже дети.