Сергей Татур - Периферия [сборник]

В тот же вечер я была действительно счастлива.

«Довольно! — оборвала я себя. — Все кончилось. Зачем ворошить давным-давно погасший костерок?»

А сон не шел, и цепь воспоминаний потянулась дальше. Мы стали встречаться после школы. На улицах буйствовала весна. Нежная, с желтинкой листва покрыла деревья. Распустилась сирень. Герман без смущения заходил ко мне домой, и мы шли в парк, в кино или просто бродили по тихим вечерним переулкам нашего одноэтажного района. Меня влекли знания, самостоятельность, желание приносить людям пользу. Он же мечтал о доме на земле, о щедро плодоносящем приусадебном участке, о машине. Согласно этой своей программе в институт он не стремился, говорил: «Инженерам сейчас, хе-хе, платят скромненько». Его привлекала профессия наладчика торгового оборудования, например, холодильных установок, он и профессионально-техническое училище присмотрел по этому профилю. Я спорила с ним, но он охлаждал меня своим практицизмом. Я почему-то сразу преувеличила свои силы и возможности. Воспрянула духом, возомнила, что мое влияние на Геру неограниченно. Я видела себя рядом с ним сегодня и всегда, и это даже отодвигало на второй план навязчивую мечту похорошеть. То, что мы по-разному видели наше будущее, какое-то время не препятствовало дружбе. Вначале у нас не было тайн, но моя ежевечерняя критика его планов сделала Геру сдержанным. Я подтрунивала над ним, он же горячо защищал свои планы. Мы оставались каждый при своем мнении, и дружба наша от этого не страдала. Девчата подшучивали надо мной и предрекали близкое замужество…

А апреле Герман поцеловал меня. А в мае, еще до выпускных экзаменов, меня постигло жестокое разочарование. В воскресенье мы, веселая компания одноклассников, отправились на Чирчик. Мы набрели на уютное место с песчаным пляжем, с ивами на обрывистом берегу. Разделись, и что-то покоробило Германа. Сердце мое вздрогнуло: он стал оказывать внимание другим девчатам. Все купались у берега, вода была желта, холодна и быстра. Шел паводок, поток нес много сора. «Ну, хорошо же!» — подумала я тогда и бросила клич:

— На ту сторону! За мной!

— Сумасшедшая! — крикнули мне.

Но я уже плыла. Вода обжигала тело. Вблизи того берега коленки застучали по булыжнику, устилавшему дно. Я встала на ноги, поток разбился о меня, обтекая. Я едва держалась на ногах, но победно вскинула вверх руки. Мне кричали — я видела только разеваемые рты, слова терялись в грохоте реки. Я снова кинулась в быстрину, в холод и мрак потока, который вчера еще был снегом близ далеких вершин. Я плыла, сопротивляясь изо всех сил стремительному и мощному течению. Когда я ступила на свой берег, меня качало, я оглохла. Одноклассники окружили меня.

— Ну, кто бы полез тебя спасать? — услышала я голос Германа.

— Ты! — выдохнула я и как-то неестественно засмеялась.

Он испугался, попятился.

— Ты даже не спросила, умею ли я плавать!

— Если бы ты поплыл за мной… Я бы не позволила утонуть ни тебе, ни себе. Хочешь, попробуем?

Я думала, что он смутится, но не тут-то было. Он просто присоединился к играющим в мяч. Его самолюбие нисколечко не было задето. Прикусив губу, я последовала его примеру. Начни я дуться, и эти приятные, воспитанные и любезные мальчики и девочки перестанут меня замечать. Мы гоняли мяч до звона в ушах, а потом уставшие сели на травку под раскидистой ивой. Мигом расстелили скатерть-самобранку. Мальчики запаслись вином. На вино Герман не дал денег, но налитого ему стакана не отверг. Я не пила принципиально, я уже тогда ненавидела спиртное, и ненавидела из-за того, что наше алкогольное изобилие больно ударило по моим родителям. Шумно было под ивой, крикливо. Яснее обозначились симпатии, мальчики стали давать волю рукам. Один из парней вдруг упал навзничь и заснул. Здоровяк Герман налег на еду.

— Ну, что за слабаки пошли! — разглагольствовал он, орудуя ложкой. — Теперь, пожалуй, и я переплыву эту речку, — неожиданно воскликнул он. — Рано ты меня записала в категорию трусов. Пошли?

Я различила новые интонации, но вызов приняла. Откажись я, и он пригласит кого-нибудь из этих совсем тепленьких девочек, которые давно строят ему глазки. Вода приняла нас без всплеска. Я держалась позади, подстраховывая. Впрочем, он ни разу не оглянулся. Сила компенсировала ему неумение держаться на воде, и мы благополучно выкарабкались на левый берег.

— В груди жжет, — сказал он, подражая кому-то из взрослых. — Страшно, а? Машешь и машешь руками, а все ни с места.

Он плюхнулся на горячий песок, радуясь тому, что река не сыграла с ним злой шутки. Кустарник скрыл нас от остальных. «Будут зубоскалить», — подумала я. Несколько минут мы молча впитывали в себя тепло. Наконец Герман поднял на меня глаза, в которых я прочитала желание. Ни для него, ни для меня это давно не было запретной темой. Да, он обнимал и целовал меня, но большего, как мне казалось, он себе не позволит. Он положил мне на плечо ладонь, плотную, шершавую от налипшего на нее песка, и стал привлекать к себе. Я раздвоилась, я не знала, что делать. Страх и любопытство спорили, кто из них сильнее. Я как бы наблюдала за собой со стороны. Все кончилось очень быстро.

— Зачем ты так? — вдруг сказала я. — Тебе будет стыдно!

Слова не защитили. И руки, которыми я прикрыла грудь, не защитили…

— Не сердись! — прошептал он.

— Негодяй! — сказала я. — Ты что, готов взять меня в жены? Готов стать мужем, отцом?

— Нет, — пролепетал он, заслоняясь от меня рукой. — Я… я… не подумавши!

— Рожу и приду к тебе, — пообещала я, отдаляя его от себя негодующим взглядом.

— Зачем тебе это… в самом деле? Ты учиться пойдешь — и иди! Чего тебе надо?

— Шоколада! — Больше всего на свете мне хотелось разреветься. Но я не должна была показать ему, что слаба, беззащитна. Слаба, но не слабее его!

— Я не виноват! Ты завлекла меня на этот берег, ты…

— Прекрати! Иди, ты свободен.

— Я женюсь на тебе через два года.

— И правильно сделаешь! Расписку дашь, или поверить на слово?

Боже мой, стыдно-то как! Совестно-то! Где радость, где свет, где всепожирающий огонь необычного? Боль, содрогание и что-то чужое, не мое, не нужное… И это называют любовью, лелеют и воспевают! Об этом мечтают!

— Надо возвращаться, — сказал он и встал.

Мне руки не протянул, он никогда еще ни о ком не заботился. Во мне копилось, закипая, отвращение. Я ступила в быструю воду и поплыла, не оглядываясь. Пусть волна захлестнет его! Я оглянулась: ничего с ним не приключалось, он усердно делал взмах за взмахом. Теплой компании наше отсутствие не показалось долгим. По мне скользнули безразличные глаза. Кто-то предложил выпить, но я оделась и ушла.

Потом Герман приходил ко мне не раз — со словами показного раскаяния. Его улыбка казалась мне издевательской. Я запретила ему приходить ко мне. Представляю теперь (тогда во мне не было ничего, кроме праведного негодования!) — какое это принесло ему облегчение. Как он вздохнул раскрепощенно, как обрадовался!