Сергей Татур - Периферия [сборник]

— Не любит меня кое-кто, — наконец произнес он. — Сильно не любит. Кровь мне пустить хочет. Понимаете?

Я кивнула. Непонятливостью, как мне казалось, я не отличалась.

— Понимаете, есть тут у нас род Айтматовых, очень влиятельный, и род Каратураевых. Они хотят, чтобы председатель был из их рода.

Я посмотрела на него внимательно-внимательно. Какой еще род? И разве главное достоинство его, Рустама Сулайманкуловича, в том, что он представитель большого рода Сулайманкуловых?

— Понимаете, у нас здесь еще… родовая расстановка сил.

— Тем более, зная о существовании рода Айтматовых и рода Каратураевых, настроенных к вам недружественно, нельзя было давать Каюмовой такие авансы. Почему вы устроили ее на пяти разных работах?

— Я… Это неправда! Она сама подтвердит.

— Чувствую я, что это лишь малая толика того, что вы себе здесь позволяли. Лишь одна страничка вашего бытия. Не лучшая, разумеется, но и не самая худшая. Я уже справлялась: в письме все — правда.

— Вы… да знаете ли, что себе позволяете? Я… я… я плевать хотел! Меня есть кому заслонить!

Вошла Дильбар, держа на вытянутых вперед руках — какие это были руки! — ляган с фарфоровым чайником и пиалами и шоколадными конфетами. Она все поняла и плотно сжала губы. Да, она была очень красива. Тысяча и одна ночь! Дверь затворилась за ней, а передо мной был уже другой Сулайманкулов. Смотрела я на него и удивлялась: где же его апломб? Вера во вседозволенность? Гнев на осмелившихся поднять на него руку и решимость подмять, растоптать, уничтожить? Растерянность обозначилась на его благонравном лице. Существовала все же сила, внушавшая ему уважение и страх, а я была ее представителем.

— Президента это письмо вывело из себя, — обронила я. — Как ему было стыдно и больно за вас!

— Я заболею! — крикнул Сулайманкулов. — Я не посмешище какое-нибудь!

— Правильно. Это род Айтматовых и род Каратураевых зачислил вашу прекрасную Дильбар в штат пяти государственных учреждений, чтобы досадить вам.

— Сядьте, сядьте, пожалуйста! — залебезил он, поднялся, простер ко мне пухлые руки.

Я поежилась от их прикосновения, но села. Подумала: «Сейчас грохнется на колени и крикнет: «Спаси!» Он налил мне чаю, придвинул конфеты, изогнулся и заглянул мне в глаза снизу вверх. И такая вдруг преданность появилась в его глазах, такая любовь! Друг, друг он мне на всю оставшуюся жизнь! В огонь и в воду пойдет он за меня, и никакие недруги не одолеют эту надежнейшую из опор! Он освободил от обертки одну конфету, вторую.

— Море у нас… хотя и отступило, но очень приятное, я это организую. Наше море ни на одно другое не похоже…

Мне было надо, чтобы он прокрутил пластинку до конца.

— Как чисто вы говорите по-русски, — заметила я.

— Еще бы! — возликовал он. — Я в русской школе учился. Я на русском выступаю лучше, чем на родном. На меня за это косятся.

Разговор все более приобретал доверительный характер.

— У нас одна ковровщица живет… Туркменка. Лучше нее ковры никто не делает. Я заказал ей… хотел Дильбар подарить, теперь вам подарю. Сколько будете смотреть на него, столько радоваться будете. Бойнак вспоминать.

— Ковры — моя слабость. Как вы угадали?

В его мире все продается и покупается, надо только давать настоящую цену, вспомнила я откровение Марии Астафьевны.

— Сейчас поедем, посмотрим ковер! — предложил он и опять изогнулся так, чтобы посмотреть на меня снизу вверх.

— Зачем? Плохой ковер Дильбар вы дарить не станете.

Он засмеялся. Он смеялся так, словно земные заботы не окружали его больше.

— Значит, факты не подтвердились? И я опять уважаемый человек?

— А через месяц еще одно письмишко. Проверка уже по партийной линии, и человек приедет не берущий.

— И пусть! К этому времени ни в одной ведомости не останется ее фамилии. Мы тоже… умеем!

Я пила чай, и на меня наплывали ароматы Цейлона. Конфеты тоже были очень вкусные.

— Почему вы не нашли другого способа отблагодарить вашу Дильбар?

— Я смотрел! До меня так делали… Ну, и я, как до меня.

— Вы, конечно, опять будете уважаемым человеком, — предположила я. — Но ковер… — Я пожала плечами. — Я очень рискую. Дильбар взяла двадцать тысяч!

— Так много? Ну, да, вы подсчитали. Я вас понял, понял! Мне шубку сшили, каракулевую. Для жены. Она ее еще не надевала. Она вам пойдет.

Я получала наглядный урок на тему о том, почему наша огромная, необъятная служба контроля мало видит и плохо слышит, а проверяющие всех рангов преуспевают в повышении своего жизненного уровня. Тому, кто вкушает из источника, вкрадчиво так говорят: «Ты не один жаждущий, делись! А мы уж как-нибудь тебя подстрахуем». Теперь я не сомневалась, что источники доходов Сулайманкулова высокодебитны. Увы, их выявление было мне не по силам. Но вполне достаточно было знать об их наличии. Остальное доделает комиссия.

— У нас домик есть для приезжих. Гостям в нем удобно. Мы отвезем вас туда.

— Не надо так беспокоиться, Рустам Сулайманкулович! Я прекрасно устроилась. Было любопытно узнать кое что… в абстрактном плане. Значит, вы сами тоже живете не на зарплату? За объяснением приду завтра. Вы, уж будьте любезны, чистосердечно, как есть…

Он вытаращил глаза. Ему не стало хватать воздуха. Язык не повиновался ему. Я кивнула и вышла. Дильбар метнулась за мной. Ее иссиня-черные глаза пылали.

— Чего тебе надо?

Она встала передо мной, не давая проходу.

— Чтобы ты перестала быть содержанкой.

— Это зачем еще?

Я пожала плечами.

— Наследил, дурак толстомордый! Меня не уберег. Теперь каждый в меня пальцем, пальцем! — И в беде своей она была вызывающе красивой. — А ты… кто ты такая? Видит аллах, на тебе ни одной фирменной вещи! Я бы со стыда сгорела надеть такое.

— Я бы тоже сгорела со стыда. Если бы мне предложили поменяться с тобой местами!

— Много ты понимаешь! От каждого — по способностям! Это хотя бы ты помнишь? Я, например, способна только на это. Как будто я первая эту дорожку открыла. Уеду-ка я в Ташкент. Я колебалась, но ты подтолкнула. Дом куплю или квартиру кооперативную. И влюблю в себя какого-нибудь министра, сейчас их много. Хочешь пари, что все повторится? Я тебя в курсе держать буду. Чтобы, когда все это у меня сбудется, ты от зависти лопнула.

— Не надо пари, — сказала я.

— Это почему?

— Потому что ты выиграешь.

Она улыбнулась плотоядно, словно заранее вкушала от завтрашних своих побед, и освободила мне дорогу. Крикнула в спину:

— Пусть Рустам сам выбирается из ямы, в которую попал!

— Пусть, — сказала я и проводила ее взглядом.

Вечером мы с Марией Астафьевной пили чай и говорили, говорили. Что надо сделать, чтобы влить в Бойнак свежую кровь? Неотвратимо и неудержимо море откатывалось от пологих бойнакских берегов. Построить здесь завод? Но какой? Мнение Марии Астафьевны было парадоксальным. Не надо оживлять Бойнак, надуманно это и несерьезно. Море ушло, и город, который жил и кормился морем, должен прекратить свое существование. Тихо угаснуть, как угасают безвестные поселки при рудниках, которые иссякают. Люди же пусть едут туда, где есть работа.