Сергей Татур - Периферия [сборник]

— Не иначе случилось хорошее! — приветствовала меня добрая Авдеевна. — Человек, значит, родился! На смену нам, грешным. Не огорчайся, хлопец, что человек этот бабой оказался. Бабы работают больше и живут дольше. Не я это открыла, а наука, которая знает все. Одна мудрая узбечка так сказала: «Если ты на базаре кладешь в кошелку капусту, то дома не вытащишь из нее морковь». Чем девочка хуже мальчика? Пока сын станет тебе другом, знаешь, сколько воды утечет? Маленькие дети самые хорошие. Потом они начинают жить своим умом. Мы поражаемся: откуда в них это? От нас, откуда же еще.

— Я совсем не огорчен, — сказал я. — Я счастлив. У меня дочь, и я счастлив.

— Тебе вообще повезло, — сказала Авдеевна. — Тебе повезло как редко кому на свете. Эх, моему бы старшему такую жену! Ты, Николай, не представляешь, как тебе повезло.

— Это кому повезло? — спросила Ксения, возникшая в суете буден. — Опять не мне? Коле Петровичу? Ладно. Возражения отпадают. Мою долю оставьте на вечер. Я теперь пример для подражания!

— Уймись, непутевая! — осадила дочь Авдеевна.

— Ему, бедному, и согрешить сегодня нельзя. Не тот случай.

Авдеевна смачно шлепнула дочь. Ксения взвизгнула, скакнула вперед, спасаясь от второго замаха, и крикнула от калитки:

— Колю Петровича я обожаю! И его Катьку тоже!

Я благосклонно кивнул. Я был настроен принимать поздравления. Мы посидели с Авдеевной и Макаровичем и потолковали о жизни, как они ее понимают и как понимаю ее я. Потом Авдеевна сварила Кате бульон, и я отнес его. Когда вернулся, мы почаевничали.

— Знаешь, Николай, на каких людей я сердита? — сказала Авдеевна. — На таких, у которых все есть, а счастья нет и не будет. Которым все мало.

— Я тоже, — сказал я.

— Я бы собрала их всех и поселила вместе. Чтобы от них другим плохо не становилось.

— Надо вас депутатом избрать, — сказал я.

Потом я обошел Карагачевую рощу. Досыта наплавался в озере. Вышел на дамбу канала. На берегу не было ни души. Я почувствовал себя пацаном. В лебеде валялась плоская консервная банка. Я пустил ее по течению и, когда она отплыла от берега, стал бросать в нее камни. Снаряды падали вокруг вражеского корабля, взметая водяные смерчи, обрушивая на палубу потоки воды, смывая команду и шлюпки. Вернулось золотое время детства. Мне было совсем мало лет, и я остро ощущал безграничность пространства и его подвластность мне, мальчишке, у которого все впереди. Банка кренилась от близких всплесков. Но прежде чем она наполнилась до краев, я все же добился прямого попадания. Раздался металлический щелчок, и банки не стало. Я оглянулся. Никого не было на горячей дамбе, никто не подсматривал. Надо было возвращаться в свой истинный возраст. Я понял: человеку никогда не бывает лучше, чем в благословенные дни детства.

Вечером собралась чисто мужская компания. Пьющих не было никого, но мы и до песен досиделись, до самой полной раскованности.

Вскоре Катя и крошечная Елена были дома. Я боялся прикоснуться к розовому хрупкому тельцу, а Катя пеленала девочку, переворачивала со спины на живот и обратно, как куклу. Когда Катя купала дочку, измеряя температуру воды локтем, я поливал из ковшика на головку с прозрачными шелковистыми волосами. Мы ни разу не спросили себя, что стало бы с нами, если бы пуповина задушила ребенка. Мы не вспоминали об этом критическом моменте, ведь девочка была с нами.

— Угадай, кто тебе звонит? — Голос был очень знакомый. Ужасно знакомое затягивание окончаний. Но по телефону он с этой женщиной еще не разговаривал. — Как, оказывается, сложно меня запомнить, — продолжала телефонная трубка. — Я о встрече просить собиралась, а ты такой непамятливый. Я обижена.

— Ксения! — воскликнул Николай Петрович.

— Она самая! — обрадовалась трубка. — Признайся, у тебя отлегло от сердца: ничто тебе не угрожает, нет даже намека на приключение. Сухарик ты, Коля Петрович. Но это между прочим, это к делу не относится. К тебе можно?

— Всегда.

Она звонила откуда-то неподалеку и пришла через пять минут. Что-то произошло, понял он. Что-то светлое выпало и на ее долю, и она преобразилась, стала и ростом выше, и краше, и с улыбкой подружилась. Взрывная Ксюха-Кирюха получала отставку, ее место занимала незнакомая обаятельная женщина, подготовленная для новых ролей.

— Ну, здравствуй, Коля Петрович! — сказала она, внимательно его разглядывая. — Какой ты важный! Не зачиновничал, но важный. А я пришла к тебе не как передовик труда, и вот не знаю: может быть, нельзя?

— А если подумать? — спросил Николай Петрович.

— Я так и поступила. Я пришла к тебе после некоторых размышлений.

— Как же ты похорошела! Беса выгнала?

— Я уже давно на себя не похожа. Но ты прав, мне хорошо.

— Замуж выходишь? — спросил Николай Петрович.

— Я сама все скажу, не подавляй меня своей догадливостью. Нелегко мне это открывать, и в себе держать нелегко. Эрнест Сергеевич сделал мне предложение. Тебя это не удивляет?

— Вот это да! — сказал Ракитин, хотя знал об этом от Абдуллаева.

— Не ожидал? Скажи: не ожидал?

— Нет, конечно.

— И я не ожидала. У меня и в мыслях этого не было. Но жизнь вдруг повернулась ко мне своим румяным и сладким боком. Говорю тебе: думать не думала, на самую малость была настроена. На крошечку хлебную с чужого стола.

— Позволь и мне слово вставить? Я рад за тебя. Не ждал праздника на твоей улице и потому рад вдвойне.

— А как ты различаешь «рад» и «рад вдвойне»?

— Язва ты. Различаю. Разве элемент неожиданности не усилил и твою радость?

— Я обалдела. Он сказал и смотрит, а у меня ноги подгибаются. Как быть прикажешь? Пара ли я ему, ровня ли? Ведь не ровня.

— Ты приглуши чуть-чуть эмоции. Белый свет и все остальное на месте? На месте, ничего с ними не стряслось. Ровня ты Эрнесту или нет, он сам решит. Вернее, решил уже, раз предложение сделал. Так что не волнуйся.

— Как это не волноваться?

— Ну, волнуйся, переживай. Места себе не находи. Только это лишнее. Как Эрнест решил, так и будет.

— Он решил, решил! — заверила Ксения. — Жить будем в вашей времяночке. Нам хватит, как и вам хватало. В хате ли дело? Да хата будет! Ему дадут, он ведь в городе большой человек. И мне дадут, если попрошу.

— Ты тоже в нашем городе человек не маленький.

— Никогда не думала, что ты назовешь Чиройлиер своим городом. Я думала, что ты разволнуешься, как и я. А ты совсем спокоен. Ты так спокоен оттого, что не с тобой это происходит, или потому, что пережил уже это?

— Пережил! Какая ты прыткая. Это еще во мне. Это всегда будет во мне. И когда ты увидишь, что Эрнесту плохо — а ты это увидишь, — самое лучшее не мешать ему приходить в себя. Ничего не советовать, ни о чем не просить. Просто быть рядом, и все.