Сергей Панасян - Рос орешник...

— Подожди, подожди…

Но конюх с налитыми пьяными глазами оттолкнул ее, Лизонька болезненно свела брови, ей хотелось подставить под кнут свои руки, плечи, чтобы уберечь мальчика. Какая-то давнишняя и знакомая боль рвалась у нее наружу, что-то горькое и невыплаканное наполняло глаза, и она, не соображая, что делает, схватила с поленницы полено и тихо двинулась на стоящего спиной конюха. Толпа замерла. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не Степка. Он выхватил у конюха кнут и ударил наотмашь в слюнявую бородатую рожу:

— Убирайся! Я сам доложу барыне… Я сам!

Кухарка, добрая веснушчатая баба, кинулась к мальчишке. Все его окружили как-то робко и нехотя, осторожно поглядывая на конюха, навалившегося на козулину. Заплаканное лицо мальчика было бледно и неподвижно.

— Как тебя звать-то? — нагнулась над ним кухарка.

— Ишь, змееныш, повезло! — сплюнул конюх и погрозил кулаком.

— Их не бить, так все добро растаскают! — закуривая махорку, добавил мужик с рыжей вьющейся бородой.

Лизонька странно морщила брови, не сводя глаз с беленькой головки мальчика.

— Как тебя звать-то? — опять спросила кухарка. Он приоткрыл рот, съежился:

— А у меня мамка вчерась… померла!

Лизонька бросила полено.

— Померла… Я знаю почему… — и тихо пошла в дом. Люди переглянулись.

А она шла. Несмотря на то что начинал моросить августовский дождик, ей стало жарко, и она рванула рукой ворот кофточки. Порвалась на шее нитка, и медный крестик скользнул на землю. Но Лизонька ничего не заметила, она пробралась в свою каморку и опустилась на кровать, скинула с ног жавшие ботинки-обноски — прошлогодний подарок барыни, и притихла. В потолок жужжала и билась большая муха. Через несколько минут половицы коридора заскрипели, и на пороге комнатенки появилась фигура Степана. Он подошел, осмотрел комнату и сел рядом с Лизой, обнял за плечи. Она взглянула на мокрые русые волосы, в голубеющие глаза и вдруг прижалась к нему и заплакала. Степка поцеловал ее в плечо:

— Чего это ты разревелась? Ну, хватит, хватит…

Но Лизонька не могла остановиться. Она сама обняла Степку за шею и начала целовать, не говоря ни слова. И когда Степка прижал ее к подушке, обхватив за талию, она вдруг встрепенулась, нахмурилась и, вскочив с кровати, оправив подол, залепетала горячо и быстро:

— Женишься на мне? Женишься? Тогда я с тобой… Нам хорошо будет вместе. Я попрошу барыню. Нет, нет… — Она замолчала, уронила руки на передник. — Что я хотела спросить-то? Да! Вон лес этот видишь? Что там, за лесом?

— Поле, — усмехнулся Степка самодовольно и нетерпеливо взглянул на Лизоньку.

— А дальше что?

— Снова лес, и снова поле.

— А дальше?!

— Поместье нашего барина.

— А еще?!

— Не знаю.

— Стало быть, не знаешь?..

— Не знаю.

— Ишь, какой дождик на улице. Да ты не лапайся. Идти мне надо самовар ставить.

— Я тя подожду здесь…

— Ну уж! Подождать вздумал! Поди отсюда!

Степка хотел снова обнять ее, но Лизонька отмахнулась и вышла из комнатки.

Новая встреча произошла через день и была неожиданна для Степки. Лизонька сама, едва Степка остался один у только что прибывших лошадей, подошла к нему и шепнула:

— Как управишься со всем, так в сенник иди.

Он даже не успел ничего ответить, только радостно ухмыльнулся и воровато посмотрел на окна хозяйского дома.

Снова моросил мелкий дождь. В сеннике было холодновато, но Лизонька ничего не чувствовала. Она сама потянула Степку на солому, сильно обняла его, все время улыбаясь и дрожа, а глаза так странно мерцали, что Степка даже оробел:

— Что ты? Дура!

— Ничего. Ты вот ближе двинься! Ты ближе! Не бойся. Мне ведь все равно для кого! Для кого себя беречь-то? Как поглядишь, так и не для кого! А ты мне ближе всех, ты добрый… А может, меня черт попутает?! Вон креста-то на мне второй день нету!

Степка глянул. И правда, креста на ней не было. За перегородкой хрюкнул и тонко завизжал поросенок.

— Мне без тебя плохо. Я думала, что всегда мне плохо. А потом поняла, что только без тебя. Жалко мне тебя…

И Лизонька потянулась к нему губами:

— Я вот сейчас с тобой… А утром крест найду да в церковь пойду в грехе покаяться. Жениться нам не дадут, а без тебя плохо, так решила я грешной быть и перед богом ничего не скрывать…

— Вот ведь замолола языком-то… Так и мелет! — засмеялся Степка. — А ломалась цело лето! Чего ломалась?

— Молчи уж! Вишь, по крыше-то дождь как стучит…

Еще два раза приезжал Степка с молодым барином. И в самый канун свадьбы Софьи, когда Лизонька, принарядившись с утра, прислушивалась, не едет ли тройка лошадей, и когда к обеду послышались суетня во дворе и ржание лошадей, она выбежала навстречу приезжим, красивая, с блестящими синими глазами, легко подбежала к бричке и, волнуясь и краснея, распахнула ворота так стремительно, что молодой барин крякнул и масляно глянул на ее выпирающую сквозь кофточку грудь, и в этот-то самый радостный после мучительного ожидания миг она увидела вместо Степки на козлах лысеющего мужика с редкой бородкой. Взгляд ее потух, плечи уныло опустились. Больше Степка не приезжал. Напрасно она ждала и в следующую неделю, и по первому осеннему снегу, напрасно, напрасно смотрела на пустынную дорогу и прислушивалась, не звенит ли где-нибудь далеко-далеко знакомый колокольчик. И молодой барин, женившись на Софье, уже не заглядывал сюда, и, оставшись одна, стареющая барыня становилась все скучнее и неразговорчивее. Казалось, и вся округа постепенно старела и умирала. Началась холодная длинная зима. Она тянулась несколько лет. Вспыхнувший было живой огонь в Лизоньке постепенно угасал и еле теплился в каком-то тупом ожидании, которое перерастало почти в болезнь. Среди ночи ей казалось, что она слышит звон колокольчика, голоса во дворе. Замирая от счастья, Лизонька выскакивала, выбегала на холодный двор, шепча на ходу:

— Сейчас, я быстрехонько… быстрехонько, сейчас… — и с недоумением смотрела, как ветер гонял по оледеневшей земле клочки соломы и как замерзшие намертво ворота скрипели переломанной доской. И этому не предвиделось конца.

Ясными днями Лизонька полюбила смотреть на дальнюю полосу горизонта, где лес вершинами касался неба. Ей казалось, что если терпеливо долго ждать, то Степка вернется. Она никого не спрашивала о нем, а если ей и говорили, то не понимала и улыбалась. Она знала, что Степка по чужой воле не может быть рядом с нею, какие-то злые силы не пускают его. И еще она понимала, что если среди скучной прожитой жизни были такие светлые и теплые дни, когда она целовала Степку, и если ей больше всего на свете хочется вернуть эти дни или сделать так, чтобы они повторились, то, конечно, и Степка не может этого не хотеть. Кто же не хочет, чтобы ему было хорошо! И она верила, что для этого нужно только терпеливо ждать. И она ждала. Лизонька говорила кратко и мало. Почти все время о чем-то сосредоточенно думала и с ненавистью набрасывалась на несделанную работу, спешила быстрее все переделать. В свободное время она сидела и смотрела поверх всего и сквозь все, ничего не видя.