Алим Кешоков - Восход луны

После распродажи отец давал дочке денег — купи себе, мол, что захочешь. Это был верх блаженства. С несколькими грошами Фарида заходила во все лавки — особенно в те, где продавались ткани и украшения. Требовательная покупательница, она просила, чтобы ей показали то одно, то другое, то третье, Купцы знали, что девочка ничего не купит, но добродушно подчинялись — стаскивали сверху рулоны с тканями, разворачивали, показывали, потом из-под прилавков доставали другие. Фариде нравилось все. Ей хотелось обязательно купить столько, чтобы хватило и маме и ей на одежду (на абаи), — вот только недоставало денег. Она подолгу простаивала у витрин ювелиров, мысленно примеряя украшения. Сколько тут соблазнов — только настроение себе испортишь! В конце концов покупала какие-нибудь недорогие сладости, усаживалась в повозку и лакомилась, пока отец заканчивал торговлю.　

— А эта хорошенькая девочка не продается? — шутили прохожие, ласково поглядывая на Фариду.　

Фарида смущалась, прикрывала лицо, а у самой сердечко колотилось от предчувствия близкого и таинственного счастья — того, о котором так непонятно рассказывала соседка. В эти минуты почему-то вспоминалась школа, словно ее жених был там…　

Отец тоже радовался, что дочка у него так хороша, — глядишь, затмит красотой сверстниц. Таким сокровищем уж наверное соблазнится какой-нибудь богатый жених. Жаль, не палестинцем он будет. Палестинцы большей частью в поселениях для беженцев, разбросанных по свету. Из одного такого поселения Омару бог помог выбраться. Вспоминая о времени, проведенном там, Омар всякий раз вздрагивал.　

Мать рассказывала Фариде, что когда-то ее муж мечтал о сыне. Уже тогда болезнь легких подтачивала силы Омара. Ему хотелось воспитать наследника и передать ему хозяйство, а сам он, глядишь, и пристроился бы к какой- нибудь нетрудной работе вроде присмотра за сакией. Когда мать носила Фариду под сердцем, старухи предсказывали, что у нее родится дочь; отец сердился на них, называл кощунством попытки разгадать божий промысел. Но будь он шиитом, он пошел бы в десятый день месяца муххарама — день убийства халифа Али — с процессией огорченйя, несмотря на то что знал случай, когда один мусульманин, возглавив в этот день траурное шествие Аза Камат, зря надел черную рубаху и понапрасну в исступлении бил себя по плечам и по спине цепью. Пророк не послал ему сына, его усердие не было замечено.　

Омар понимал, что он сам недолговечен, что вместе с ним прекратится род аль-Баяти. Он горевал, что уже и так потерял Палестину — родину отцов, теперь его семя исчезнет без следа.　

Старухи, предсказывавшие наследницу, оказались правы. От огорчения здоровье Омара, и без того слабое, ухудшилось. Но он не сдавался — трудился и дома и в поле, ежедневно пять раз совершал салят — посещал мечеть, ходил на похороны.　

Однако беды словно преследовали его. Омар и без того еле таскал ноги, а тут его сразила новая болезнь. Из города приехал врач и объяснил, что по-научному эта болезнь называется шистоматоз, причина ее известна. Оказывается, стоячие воды, в которых возделывают рис, кишат мельчайшими червячками-церкариями. Они впиваются в кожу, проникают вовнутрь, распространяются по всему организму. Отсюда и адские головные боли, и резь в пояснице.　

Несмотря на свой недуг, Омар не пропускал ни одного салята. С трудом совершив омовение, становился на молитвенный коврик. Пока он стоя шептал молитвы, боли не было, но стоило ему опуститься на колени, нагнуться, чтобы лбом коснуться коврика, и тут от боли он начинал путать все, тщетно силился подняться, кряхтел и стонал.　

В таких случаях мать не ждала, когда ее позовут. Обеими руками она хватала мужа, как малого ребенка, помогала ему встать на ноги.　

— Мне бы водицы из священной реки — все недуги как рукой снимет…　

Омар был уверен, что ослабел от тоски по родине. На него иногда находила такая грусть — хоть волком вой…　

Ночами он бредил рекой в далеких родных землях; в эту реку, он думал, несут свои воды все ручейки и родники земли. Недаром первый город в мире, названный Городом Фиников, построен на ее берегах семь тысяч лет назад. Теперь по ночам рядом с ним светится огнями «город слез» — поселение палестинских беженцев, В долине стоит златоглавый дворец халифа Хашама ибн аль-Малика — творение самого всевышнего. Омар прежде не раз лежал на каменных диванах при входе в беломраморный храм. Во дворце есть и бани с горячей водой. Омар закроет глаза и видит мраморные стены, расписной потолок. На полу мозаика — древо жизни; рядом — две картины; лев, бросающийся на газель, и стадо газелей, мирно срывающих листочки с деревца.　

Древний художник, словно заглянув через тысячелетия, изобразил кровожадного льва-захватчика, в лапы которого попали «мирные газели» — люди, лишившиеся родных земель.　

От живописной реки до Города Храмов рукой подать. Вдоль дорог, вьющихся между холмами, установлены транспаранты, приветствующие тех, кто вступил на святую землю. Теперь по тем дорогам мчатся автомобили оккупантов. О аллах, доживет ли Омар до того дня, когда захватчики будут изгнаны и он вернется в родной и любимый город, окруженный зубчатыми стенами из белого камня! Над городом поблескивают купола церквей. Три религии веками уживались в городе, а два народа ужиться не могут. Воистину близок судный день, по земле бродит ивлис — злой дух, отвергнутый аллахом.　

Омар в детстве любил подниматься на Гору Олив, откуда открывался вид на Город Храмов. По склонам горы раскинулись оливковые сады, окаймленные кипарисами. Эту гору когда-то называли Горой Трех Светов, ибо солнце озаряет ее и ранним утром, и на закате, а ночью на нее падает отблеск огней Соломонова храма… Омар любил наблюдать вереницы паломников на берегу реки, когда люди разных верований устраивались в тени живописных ив и олеандровых зарослей, спускалась к реке по широкой лестнице, прохлаждались, набирали воду в кувшины, чтобы унести с собой, или совершали омовение. Казалось, так будет до скончания дней.　

— За какие грехи бог изгнал нас из рая?.. — Омар сокрушается, с грустью вспоминая цветущую долину. Встретит где-нибудь на базаре земляка-палестинца и от души пожелает ему: «Да вернет тебя аллах в родимые земли». Становясь на молитвенный коврик, Омар ни разу не забыл попросить всевышнего о том же для себя.　

Он чувствует, как с каждым днем его покидают силы, даже помолиться — не дай бог, чтобы это дошло до неба — становится невмочь. Нечего и говорить — свой надел обрабатывать он скоро и вовсе не сможет. Но Омар все ждал милости от бога, обращался к докторам, тратился на лекарства, даже от знахарей не отказывался. Сляжешь — голод раньше лекаря постучится в дверь. Больше всего на свете он хотел дожить до того дня, когда к Фариде прилетит птица счастья.