Александр Малышкин - Сочинения в двух томах. Том 1

Маленький человек Иван Журкин терпит смешные и унизительные неудачи в своих неуклюжих, неумелых попытках выйти в люди, подобно Петру Соустину, сделать аферу, нажиться, купить-перепродать… Нет, не его это стихия, не быть ему богатым, ловким, удачливым.

Живет в душе Журкина песенная, поэтическая стихия. И вот после одной из особенно обидных своих неудач в смешных попытках разбогатеть, во всем отчаявшись, на все махнув рукой, он, Иван Журкин, гармонист-виртуоз, умевший извлечь из гармони и вложить в нее душу, взбудоражил, увлек за собою три села неотразимой душевностью песни русской мастеровщины: «Измученный, истерзанный наш брат мастеровой»… Незаметно присоединилась к этой песне другая, строго запретная, слова которой еще нетвердо были заучены:

Получился бунт, появились стражники, Журкин, оказавшийся коноводом, попал в острог. Этот эпизод романа, передающий клокотанье народной муки-ярости, по своей лирической гневной напряженности и силе близок некрасовской поэтической атмосфере.

Свою мечту Журкин пронес через всю свою жизнь, вплоть до «года великого перелома».

Николай Соустин, доброволец Красной Армии, прошедший гражданскую войну, сотрудник большой столичной газеты, участник политической жизни страны. Но прежняя мечта о своем обособленном счастье все еще живет в нем. Однако Соустин все глубже начинает осознавать в себе эти настроения как наследие «захолустья», социального, психологического. Он приходит к выводу, что время требует ясности, определенности, мужества во всем. Время требует широты, слитности со всей жизнью страны. Соустин ищет настоящего, действительно прочного: прочного исторически, прочного социально, прочного лично. И те же поиски — у Журкина: два варианта одной мечты, одного стремления, того стремления, во имя которого была совершена и сама Октябрьская революция, во имя которого совершались небывалые подвиги самоотвержения в годы гражданской войны, в годы пятилеток… Все было непрочным в жизни миллионов Журкиных, Соустиных. И вот, кажется, приходит наконец прочное, настоящее. Кажется — потому что люди журкинской склада недоверчивы: столько было у них разочарований, столько раз надежда обманывала и все оказывалось лишь видимостью, манило и заманивало для того, чтобы обманывать, еще и еще раз насмехаться!..

И Ивану Журкину, покидающему свои родные места и начинающему иную, новую судьбу на строительстве металлургического гиганта первой пятилетки, в «Красногорске» — Ивану Журкину поначалу все тут кажется чужим, непонятным. Ему представляется то новое, что обступает его здесь, не родиной, а какой-то железной чужбиной.

Но вот, оказывается, его тут оценили! Его мастерство нужно, его, Ивана Журкина, тут уважают! Малышкин тонко раскрывает шаг за шагом процесс, происходящий в душе своего героя: постепенное преодоление извечной недоверчивости, подозрительности, постепенное изживание того настроения, с которым Иван Журкин приехал на строительство. А настроение это укладывалось все в ту же формулу: «Кусок урвать!» Никаких других взаимоотношений между собою и другими людьми, между собою и новостройкой и государством Иван Журкин и представить не мог. Так учила его жизнь. Но вот жизнь, кажется, начинает учить иным законам… И у Ивана Журкина уже появляются новые мечтания, его начинает захватывать уже не мысль о своем «куске», который надо «урвать», а иное, честолюбивое волнение, уже связанное не только с мыслью о себе, своей семье, но и об общем. Он хочет стать человеком, нужным общему, он хочет, чтобы им гордились! «Подняться как-то необыкновенно, совершить чудо! В этих мечтаниях играла немалую роль газетка „Красногорский рабочий“, которую Журкин стал почитывать в перерыве и в которой описывалась доблесть отдельных рабочих и целых бригад и помещались портреты. Около этих портретов как бы играла музыка. И о том же судили-пересуживали ребята за верстаками с явной завистью, и о том же рассказывали на собраниях… Зачиналось, передавалось от человека к человеку то героическое, честолюбивое волнение, которое доставило потом стройке мировую славу, мировые рекорды в различных областях труда. Уже татарская бригада землекопов вынула за смену какое-то чудовищное количество кубометров земли; бетонщики изо дня в день повышали друг перед другом кривую замесов; отличались монтажники, арматурщики, слесаря. Но про столяров еще не было слышно… Не слышал еще Журкин про столяров, и сердце его исподтишка жгуче, предвкушающе билось. Он-то нагляделся теперь на здешних мастеров, посравнивал себя с ними, он знал настоящую цену себе».

Мы слышим здесь песенный ритм, и глава называется: «Песня», — мы чувствуем музыкальную мелодию, начиная со слов: «Зачиналось, передавалось от человека к человеку»… Затем идет перечисление разных отрядов армии труда, — при каждом новом названии повышается и расширяется музыкальная волна, подходит все ближе к Журкину; и, наконец, подошла к самому сердцу: «Но про столяров еще не было слышно»… И — с легкой вариацией — повтор, нарастание волнения, уже целиком захватывающего сердце: «Не слышал еще Журкин про столяров, и сердце его…» В этом песенном, музыкальном повторе мы как будто непосредственно слышим биение сердца, биение сбывающегося — наконец-то сбывающегося! — счастья… Все, о чем тут рассказано: начинающееся, соревнование, рекорды землекопов, бетонщиков — все прозвучало бы для читателя по-иному: холодно, протокольно, если бы каждое слово здесь не было согрето страстью Ивана Журкина, его ожиданием, его порывом. Общее у Малышкина всегда проникнуто личным и является лирически напряженным. и приподнятым. Романтизм слияния личного. с общим, историческим, мировым — характерный аспект литературы социалистического реализма тридцатых годов — в высокой мере характерен для Александра Малышкина, этот романтизм сказался уже в «Падении Даира» и «Севастополе».

Начинается новый путь Ивана Журкина.

«Прочности — вот чего никогда не знал он в своей рабочей судьбе. Но теперь он упрямо захотел ее, этой прочности, он захотел ее и для завода, для всей стройки. Ибо то, что его провели приказом, было уже прочно. Приказом Журкина проводили в первый раз в жизни».

«Провели приказом» — это становится символичным: значит, есть некая сила, которой Журкин нужен, необходим, которая заботится о нем, он не одинок.

В первые дни Журкин работает чуть ли не круглые сутки.

«В двенадцатом часу появился начальник цеха, минуты две глядел на эти руки из-под очков.

— Ты что же… на деньги, что ль, такой жадный, шестнадцать часов работаешь?