Александр Малышкин - Люди из захолустья

Сообщил ему, что с дружиной у него все почти готово. Показать ее работу он подгадывает к кануну праздника Первого мая, вечерком, так и с ребятами сговорился. Покажут они, будто весь завод заполыхал с крыши, и они будут его отстаивать. Пусть Подопригора и другие товарищи придут, проконтролируют.

— Договорились, — сказал Подопригора. Ждали его где-то другие, спешные дела.

Но Журкин не уходил.

— У меня еще есть… слово. Наше строительство — на нем тысячи народу… работают (чуть было не сказал: «кусок отрывают», да спохватился), и в него сунуты миллионы денег. Чегой-то должно из этого получиться! Но оно получится, когда везде будет прочность. А есть которые ударяют наоборот: чтобы ее не было… Ты сам, товарищ Подопригора, в бараке-то говорил…

— Правильно, есть.

— Есть, есть! — обрадовался гробовщик. — Он идет себе ночью по стройке, будто какой бродяга… глядишь, или запалит, или еще что. Его не уловишь. А скоро ветра… — Он перешел на торжественный шепот. — И вот… если бы ребят, а паче всего комсомольцев, тоже на этот случай в бродяг иль в пьяных переряжать, да пусть они по стройке ночью рыскают, да документы им дать, чтобы чуть что заметили… за машинку — раз!

Подопригора слушал его терпеливо. Горячность гробовщика, он видел, была неподдельной. За плечами Журкина, в синеве, высочайше реяли четыре трубы скрубера. Отплывал гигантский корабль… Подопригора сказал:

— Предложение твое дельное, но чего-то вроде как в кино получается. Надо еще обсудить.

И добавил:

— А ты вот что: снял бы, чудак, бороду, а то в станок попадет — вместе с башкой ведь ее оторвет.

— Да я и то покумекиваю. — Гробовщик смущенно зарделся.

В иные ночи теперь Журкин совсем не уходил с завода, ночевал в завкоме на диване. Николай Иваныч, начальник цеха, зазвал его в одну такую ночь к себе чай пить и за чаем сообщил, что, возможно, при заводе скоро начнут строить жилой стандартный дом; по всей вероятности, и Журкину, как мастеру, дадут отдельную комнату.

— Конечно, тогда и семейство и жену можешь к себе выписать. Большое семейство-то?

Журкин замялся.

— Да н-нет…

И тяжело вперился в свой стакан с чаем.

…О Поле почти забыл и думать Журкин, снедаемый лихорадкой нового устроения. Впрочем, возвращаясь в поздний час, иногда замедлял шаги около запертой ее каморки, настораживался. Поля обычно уже спала. И скучная тень пробегала по душе… Утром перебрасывались словечком на ходу. Поля говорила только приятное: «Я завсегда загадывала, Иван Алексеич, что вам, как мастеру, большой ход будет». А Журкин немножко важничал.

Однажды он не являлся ночевать подряд две ночи, и бабу, должно быть, это задело… Когда Журкин вернулся, дверь каморки, несмотря на полночный час, была распахнута, там светло горела лампа, и Поля сидела за столом, нарядная, в маркизетовом платье горошком. Журкин, замирая, гордо прошел мимо. В бараке огни в лампах-молниях были приспущены… Поля в полутемноте сама догнала его.

— Иван Алексеевич, у меня к вам маленькая просьба: не можете ли завтра составить компанию в кино? Мне в рабочкоме два билета дали. — Она подняла руки, поправляя кудерьки в своей прическе, особенно пригожей сегодня.

Журкин опустился на койку около ее колен, от которых пахло новой материей.

— Что ж, могу составить, — отвечал он, не подумав, сладко застигнутый врасплох.

И Поля, вежливо поблагодарив, ушла…

Как был Журкин в одежде, так и свалился, разбросался на койке. Неутоляюще, женственно пахло новой материей… Койки Петра и Тишки пустовали. «И где их носит, полуночников, где их только носит?» — поражался Журкин… но врал он самому себе, не это было в голове.

На другой день сходил в парикмахерскую, подстригся и купил новую кепку стального цвета. После обеда на завод нежданно забрел Петр (сказал, что по дороге). В первый раз случилось это. И под сердцем у Журкина почему-то тревожно кольнуло. Легче теперь ему было, когда не видел Петра. Словно чувствовал себя виноватым перед ним в какой-то измене… Из цеха от людей поспешно, опасливо увел гостя во двор. И Петр понял эту его суету, покривился…

— Работаешь, Ваня, стремишься?

— Работаю маленько.

— Что ж, работай… бог труды любит.

В последнее время, после того базарного шума, Петр выглядел кисловато. Но не насмешливый тон его слов раздражил Журкина. Гробовщик подметил, как Петр, резко повернувшись, перемигнулся с кем-то во дворе. С кем? Работали возчики, подносчицы материалов, чернорабочие. Как ни напрягался Журкин, не усмотрел того человека… Ему стало неприятно. Он не хотел, чтобы Петр или что-либо, исходящее от Петра, касалось этого завода! В тягостном, озлобленном раздвоении пребывал он до самого вечера.

А вечером у клуба, что на доменном участке, поджидала его Поля, то и дело поглядывая на дорожку. Прохаживалась на каблучках, как сладкий грех. Огненная вывеска, огненный конек клубной крыши празднично полыхали в нежно-туманных сумерках. Как будто в сумерках молодости своей опять плутал гробовщик… И к праздничной получке выписали ему за две недели полтораста рублей! Не всякий из этих людей, столпившихся около клуба, получал столько!.. Гробовщик почувствовал себя статным, ловким, могущественным.

Подошел к зардевшейся Поле, подал ей руку горсточкой. Поправил на голове новую кепку, дернул пиджачок, под которым красовалась рубашка, вышитая в крестик.

— Ну? — сказал он. И, следуя на шаг впереди Поли, степенно озираясь, направился в клуб.

В тесовом зальце оба присели на стульях у стенки. Мимо гулял народ. Журкин не знал, с чего повести разговор, и сразу затомился. Снял кепку, внимательно обсмотрел ее, опять надел. Поля чинно и радостно сидела в своем замечательном платье горошком, в красной повязке. Она так надушилась ландышем, что ело в глазах, и этот спиртной запах еще больше дурил голову гробовщику.

— А вам товарищ Подопригора привет посылает, — начала Поля; было в ее словах что-то заигрывающее и поддевающее.

— И от меня также обратно, — вежливо отозвался гробовщик и насупился.

«Значит, опять она… и нашим и вашим». И Журкина ни с того ни с сего начала угнетать его борода. Никогда он не чувствовал себя с нею таким нескладным. Стоило ему чуть повернуться туда или сюда, а борода уже нагло, на потеху всем, торчком вылетала вперед. Из-за нее и двигаться перестал, замер истуканом. Злился: «И правда… смахнуть ее ко псам».

А Поля напевала:

— И долго, Иван Алексеич, у вас такая сурьезная работа будет, чтобы вас по целым дням не видать?

Журкин ответил как можно равнодушнее, истуканнее:

— Вскорости, Поля, и совсем большая перемена может выйти. Не знаю, насколько правда, а будто комнату мне в заводском доме дают.

— Ко-омна-ту? — изумилась Поля.